Колонка злой музыковедьмы

– А у нас гости! – представляю я. – Ничего, что Третьяков переночует у нас?

– Христос воскрес! – поздравляет Третьяков Сашу, протягивая ему руку.

Но вместо троекратного поцелуя Саша молча воззрился на него, как на Иуду.

***

…Оказалось, что Соня, вернувшись домой, обнаружила там возвратившегося из Томска Сашу.

– Христос воскрес! А где моя жена? Я думал, она сюда придет, – удивляется Саша.

(Связь между людьми в конце лихих 90-х была слабой. Пейджеры еще только входили в моду, если что, да и стационарные телефоны были далеко не у всех, – такой была жизнь, не поверите!)

– Они с Третьяковым пошли домой, – сказала Соня. – А ты оставайся здесь, что вы там будете тесниться.

– …Задним числом я подумала: что это я такое несу? – рассказала мне потом Соня. – У Саши почему-то изменилось выражение лица. В худшую сторону.

– Да нет уж – потеснимся! – угрожающе сказал он, быстро надевая пуховик.

***

– …Давайте чайку попьем! – неестественно бодрым голосом говорю я. – Третьяков куличи принес, сам испек.

Саша с каменным лицом садится за кухонный стол. Я разливаю чай. Третьяков расставляет маленькие куличики, которые он испек в пустых консервных банках.

– Сам тесто ставил? – спрашиваю с завистью.

(У меня с тестом напряженка: сколько ни пыталась, не взошло ни разу).

– Да, это же так просто, – отвечает Третьяков, разрезая кулич.

И тут ему на руку вываливается сырое тесто…

– Не пропеклось… – говорит он убитым голосом. – А я еще отцу Коррадо такой же подарил… Позорище! Тьфу…

Пасхальный вечер явно удался: один сидит злой, другой – расстроенный.

Внезапно я начинаю истерически хохотать, не в силах остановиться. Парни оторопело смотрят на меня, потом по очереди вступают…

На следующее утро завтракаем мы обжаренными на сковородке куличами. Ничего, довольно вкусно. Жизнь налаживается. Христос воскрес!

***

…Третьяков умрет через три года. 11 сентября 2001 года. В кресле перед телевизором.

Он увидит, как самолеты таранят башни-«близнецы», и его сердце не выдержит и остановится.

Отпевать его будут в той самой церкви францисканцев, где мы были на Пасху.

Царствие ему небесное.

Верхнее «до»

«Хор …, основанный в 1937 году, тем не менее довольно бодро спел «Реквием» Верди. Правда, по некоторым параметрам произношения согласных все это сильно напоминало ветеранскую самодеятельность…»

«Семь дней в Новосибирске», декабрь 1996

Страшное западло это бурчание в животе. Правильно сказал Гришковец: вроде бы ты тут не при чем, а неудобно.

Однажды от газеты «Семь дней в Новосибирске» в качестве музыкального критика меня отправили на концерт одного московского хора.

Знаменитый некогда хор на данный момент состоял из нарумяненных старушек и лысых либо седых дедушек. Профессионализм, конечно, не пропьешь, и бэушные хоровики уверенно вели свои партии, разве что тремоляции было больше, чем прилично.

Но вот выступил на авансцену престарелый тенор и вроде бы славно грянул свое трагическое соло на латыни, как вдруг – то ли от волнения, то ли от старости, – скандально сорвался на верхнем «до» …

Залу показалось, что красный, как рак, солист сейчас скончается от стыда прямо на сцене, так и не отпев самого себя. Общий ужас безмолвно повис в воздухе на генеральной паузе. И тут…

И тут мой желудок вдруг издал звук… да еще fortissimo, да еще какой! Это было то самое не взятое верхнее «до»!!!

Зрители в диаметре вокруг меня – добрых ползала! – зарыдали от хохота, кто-то беззвучно зааплодировал, а мой муж, пожав мне руку, прошептал:

– Не знал, что ты так умеешь. Прямо горжусь!

Зато я не знала, куда деваться, и краснотой лица успешно соперничала с оскандалившимся солистом.

Но в своем обзоре я, естественно, об этом эпизоде умолчала.

Гримасы «популярности»

В газету я пошла работать по расчету, хотя вышло – по любви.

Просто это было одно из немногих мест, где мог что-то заработать человек, в разгар перестройки выпущенный консерваторией на улицу с такой беспонтовой профессией, как музыковед. Ну, в консерватории, понятное дело, давно надо что-то поправить, а вот как теперь сникать хлеб насущный?

К счастью, газета под названием «Семь дней в Новосибирске», согласна платить за статьи о музыке. И даже за еженедельную колонку с обзором музыкальных событий и с моей аватаркой в углу. И даже за целую полосу.

Но с одним условием: писать о классической музыке надо кратко, весело, с юмором, – в общем достойно размещения в «желтой прессе».

…Помню свое первое появление в редакции. Редактор газеты по имени Валентина, недоверчиво глянув на меня поверх очков, велела написать анонс концерта, на котором будет выступать новый брасс-квинтет. Мне выделили место за свободным письменным столом, дали ручки и бумагу.

«Когда собираются вместе более трех музыкантов с медными духовыми инструментами, это не всегда кто-то умер. Иногда родился. Например, новый брасс-квинтет…»

В общем, Валентина поняла, что со мной дело может выгореть.

Да, вот еще что, говорит: пусть не все знают, например, кто такой Шнитке, но пиши так, чтобы человек, который не слышал музыки Шнитке, не был на этом концерте – и вообще никогда не ходит на концерты, – и тот не прошел бы мимо твоей статьи. Во как!

Первое, что я подумала, – сие невозможно.

Но мало-помалу я научилась описывать музыкальное событие одной язвительной фразой, дерзить по поводу консерваторских «авторитетов», интриговать на пустом месте, подавая рядовое событие как сенсацию.

Не поверите, но мне даже понравилось.

Вот тут-то пошли звонки, письма. С просьбой «унять ее». В редакции коллеги меня успокаивали:

– Это популярность, Ольга. Так она и выглядит. А ты думала, это конфеты и букеты? Не-ет!

…Но самое неоспоримое доказательство своей «популярности» я обнаружила в общежитии студентов консерватории.

Забежав на чай к подруге-аспирантке, я посетила секционный туалет, рассчитанный комнат на семь. Каково же было мое изумление, когда я увидела собственную физиономию, наколотую на гвоздик. Напомню, что туалетная бумага в то перестроечное время не относилась к объективной реальности, это был страшный дефицит, и ее роль играли порезанные на мелкие кусочки прочитанные газеты.