Колыбель
Шрифт:
— Я предполагаю выбраться отсюда пораньше.
— Мы можем предполагать, а…
— Только не надо, эту тему мы договорились закрыть, если ты помнишь.
— Да, дядя Саша, помню. Но вы скажите мне — почему они молчат?
— А вот тут ты неправ. Пока ты валяешься в теньке…
— У меня депрессия! Реактивное состояние. Чем дальше, тем все больше я уверен: мы отсюда не выберемся. Нас не ищут, мы, видимо, в каком–то проклятом местечке, что на радары не попадает и самолеты над которым не летают.
— И что ты предлагаешь?
— Плот, лодку надо строить, но как? С одним ножичком?! Я думал, что мы с ними рано или поздно договоримся. Они нам помогут своими мотыгами.
— Они понимают язык жестов.
— Сделайте им пару соответствующих жестов, дядя Саша.
— Что–то мне подсказывает — с ними все же надо сначала объясниться. Может, предложить что–то. Заинтересовать.
— То есть?
— Мне кажется, если их сразу так вот начать заманивать на строительство лодки, это их заденет. Пока они как нейтральный газ по отношению к нам: обволакивают ненавязчивым гостеприимством и так далее. А если мы к ним с планом скорого отъезда — вдруг их это заденет? Как бы эти корявые деревянные мотыги не прошлись по нашим головам.
— Не пугайте. Мне кажется, они должны знать поговорку: «Баба с возу — кобыле легче».
— Ты недослушал. Пока ты валялся с похмелья…
— Вы сказали, что не пьете. Никогда. Поэтому я вам и не оставил.
— Это не повод выхлебать литровку скотча. Ты хоть помнишь, какие ты слова орал?
— Что?
— Поэтому не надо мне сегодня про «поматериться». Ты уже. Долго и громко. Хорошо, что они по–нашему не понимают.
— Да ну вас. Вы мне лучше скажите, как вы собираетесь дезертировать из этого забытого… извините, из этого географического кармана.
Дядя Саша с тихим кряхтением перевернулся со спины на живот и огляделся. За полупрозрачными стенами никого не было.
— Боитесь, что нас подслушают? — горько хихикнул Денис.
— Ну-у… Так вот. Я вчера, когда ты… я вышел внезапно из–за пальм, что на берегу, и услышал, как они разговаривают. Не пару слов, как тогда на берегу.
— И?
— Это не просто набор возгласов, как, наверно, было у первобытных охотников. Это язык. Какой–то шершавый такой язык, совсем незнакомый. Не тайский, не малайский, ну, ты понимаешь.
— Ничего пока не понимаю.
— У них есть развитый язык. Они просто почему–то не хотят говорить в нашем присутствии. Может, их ставит в тупик и пугает, что наш язык отличается от их языка. Никогда никого не видели с другим языком.
— А вы говорите, люди как люди. Стыдиться своего языка!
— Почему именно стыдиться?
— Не могу я сейчас думать о каких–то причинах какого–то аборигенского идиотизма. Я должен опохмелиться. Думаю, кто–нибудь из них гонит бражку из здешнего зернышка.
— Как ты собираешься им объяснить, что тебе нужно?
— Скажу, трубы горят — это все понимают. Один раз на Меконге…
— Мне почему–то кажется, что у них никакого самогона не варится.
— Вы как–то очень много про них и про всю эту Убудь чувствуете. Вот лично я ну ничегошеньки про аборигень эту не понимаю и понимать не мечтаю.
— Глотни колы. А лучше сбегай на Холодный ручей.
— Теплая кола — и это все, что вы можете предложить товарищу по несчастью?
— Ну, пойди еще поройся в песке на берегу — вдруг они не все наше барахлишко откопали?
Эта идея неожиданно воспламенила Дениса. Он встал, нашел в разных частях хижины потерянные кеды. Тяжко отдуваясь, надел.
— Я пойду с тобой.
— Вы же не пьете.
— Скажу тебе честно, как товарищу по несчастью: когда я сижу здесь, мне все время кажется, что какой–нибудь корабль проплывает мимо острова, и совсем невдалеке. Поэтому, пока ты будешь рыться в песке, я буду собирать
на берегу кучу сухих веток.— Вот для чего вы все время вертите в руках зажигалку?
Через два часа они сидели в негустой, можно сказать, чахлой тени наклонных прибрежных пальм и смотрели в сторону гладкого, по неподвижности приближающегося к стеклу моря. Закрыв глаза, следили, как струйки пота бороздят виски, лоб, накапливаются в бровях, чуть извиваясь, бегут по спине. Собранная ими куча тропического хвороста высилась справа, шагах в двадцати. Мелкие полосатые крабики сбежались к ней, решив, что эта постройка возведена для их забав.
— Через час растащат, — сказал тихо Денис, — пойду разгоню гадов.
— Сиди, сам открою.
— Неплохо было бы найти сам катер, его ведь тащило волной в ту же сторону, что и нас. Лежит где–нибудь на дне.
— Иди нырни.
— Почему я? — огрызнулся было Денис, но, подумав пару секунд, встал и пошел к воде, на ходу сбрасывая обувь, майку…
Плавал долго, заплыл не очень далеко, много раз нырял; отфыркиваясь, крутился вокруг своей оси, глотал воздух. Очень быстро занятие стало каким–то рутинным. Товарищ инженер перевел взгляд дальше. На мучительно однообразный горизонт. Тоже быстро надоело. Швырнул ракушкой в сторону крабьей банды. Нашел кусок ракушечника в песке, опять швырнул. Это скорее повредило постройке, а не вредителям. Повернул голову в сторону — и даже вздрогнул. Шагах в десяти от него, и справа, и слева, стояли местные детишки, по нескольку десятков и с той и с другой стороны, и очень серьезно смотрели в сторону ныряющего Дениса. Своего отношения к зрелищу они ничем не выдавали, но было понятно: оно у них есть, и вообще, это событие они считают важным.
Когда ныряльщик направился к берегу, дети как по команде отступили на несколько шагов в глубину пальмовой тени и растворились в зарослях.
Денис, отфыркиваясь, рухнул на песок рядом с напарником.
— Я был прав, он там.
— Глубоко?
— Не достать, метров шесть. Или девять — кто ее разберет, эту глубину. Но это точно он. Вода такая прозрачная, как в Шарме.
— Если говоришь «точно», значит, сомневаешься.
— Да нет, дядя Саша, катер, обязательно катер. И по размерам похож, да и откуда тут взяться еще одному утопленнику?
— Как знать.
— Может, с камешком попробовать?
Товарищ инженер пожал плечами, не открывая глаз:
— Если это не наш катер…
— Наш, наш, ну, я так просто брякнул, играл в объективность. Наш.
— Значит, сюда приплывал еще кто–то. И тогда вопрос: где он?
Денис со стоном сел рядом:
— Съели!
Перед уходом они все же разогнали полосатых, поправили постройку и, не слишком торопясь, отправились домой. По дороге разговор опять с недоступного судна перешел на аборигенские странности. История о подглядывающих детях господина аниматора явно расстроила.
— Это у них такая служба безопасности. Красные кхмеры. А я знаю несколько слов на камбоджийском языке. Нет, мне эта история совсем не нравится.
— Ты сделал что–то такое, чего здесь не принято делать.
— Купаться не принято? В ручьях они полощутся. Не положено уплывать с острова? Да, на это похоже. Пожалуй, насчет лодки вы правы. Они или не поймут, зачем она нам нужна, или, что хуже, поймут.
Товарищ инженер шел молча, покусывая травинку.
— Я помню уговор, эта тема — табу, но, дядя Саша, где, я спрашиваю, их капища и идолы? Где народные гулянья? Где бубен и тамтам? Ни татуировок, ни раскрасок. Какие–то они подставные, зуб даю. А может, в наш век могучего телевидения мы попали в реалити–шоу? Повсюду натыканы невидимые камеры…