Колымская повесть
Шрифт:
Или пример с чаем. Упакован он неважно. Хочешь, не хочешь — обязательно просыпаешь. Обычно я смахиваю россыпь на пол. Там трава, ветки — ничего не видно. Да и стоит ли жалеть какой-то грамм, все равно возим с собою этого добра полную мунгурку. Бабушка Мэлгынквав, если случится просыпать чай, сразу же отставляет в сторону чайник с заваркой и принимается подбирать все до последней чаинки. Словно это, невесть, какое богатство.
Да что там чай! Поднимет Кока в тундре обломок оленьего рога и битый час ломает голову, что же из этого обломка можно смастерить: выбивалку, подсвечник или ручку для ножа?
А вот с оленями у моих хозяев все наоборот. У каждого пастуха в совхозном стаде пасется несколько личных оленей. У Коки четыре, у бригадира Дорошенка двадцать, у
Кажется, каждый должен беречь своих оленей пуще глаза. Они же стремятся брать для обучения только собственных, хотя ездовые олени чаще других ломают ноги, болеют, нередко гибнут. В совхозном стаде сколько угодно сильных быков-корбов, нестомчивых важенок — каптарок, огромных, что твои лоси, чалымов-кастратов. Бери любого, обучай, тебе за это еще и деньги начислят. Так нет же, возится с личным и совершенно бесплатно. То привяжет оленя возле стойбища к молодой лиственнице, чтобы он привыкал к людям и собакам, то заставляет бежать за нартами, то приучает к упряжи. И вот так больше года, прежде чем запрячь в нарты, да и то с левой стороны. А уж о том, как трудно обучить подручного — говорить не приходится.
Наконец обучил, дождался самого большого праздника — зимнего забоя оленей, принял участие в беговании и занял первое место. Победителю достается главный приз — обыкновенный олень из совхозного стада, транзисторный приемник или расшитая бисером кухлянка, а пряговых оленей, на которых достигнута победа, …съедают!
Я очень удивился, когда проведал о такой традиции. Победившие олени обычно молодые, быстрые, могут выигрывать призы еще не на одном соревновании, а их в кастрюлю!
— Поэтому и съедают, — объяснил мне дед Хэччо. — Нужно, чтобы каждый раз на беговании мог победить кто-то другой. А так одна упряжка будет захватывать призы на всех бегованиях. Кому захочется с нею соревноваться? Да и смотреть скучно, если наперед знаешь, кто победит. — Чуть помолчал и добавил — Жадный тоже никогда побеждать не будет. Он будет ехать и думать, что ему лучше — главный приз или олени? Пока так подумает, его и обгонят.
БАНЯ
Если ходишь по тайге или тундре с полной выкладкой, потеешь так сильно, что к вечеру в сапогах хлюпает пот, и сам себе не просто пахнешь — воняешь. Я как-то заявил об этом Мягкоходу, намекая на то, что пора устраивать баньку. Володе возиться с дровами не хочется, он расстегнул ворот рубахи, сунул подмышку нос, посидел так с минуту, затем с восторгом провозгласил:
— А я себе не воняю!..
Но там, на Ханрачане проблему купания я все же решил. Отыскал в тайге огромную железную бочку, вырубил верхнее дно и получилась большая кастрюля. Осталось взгромоздить ее на камни, залить водой и развести костер. Для аромата, а главное, чтобы не поджариться, дно в бочке выстилал толстой подушкой кедрового стланика. Так что купель получилась даже с претензией. Сначала я забирался в бочку и вылезал из нее без лестницы, но однажды передал дров и понял, что можно запросто свариться. Пришлось в срочном порядке ладить лестницу.
Когда в середине зимой прапорщик из колонии поселения заглянул на Ханрачан и увидел на берегу ручья бочку с полыхающим под ней костром, а в извергающихся клубах пара голого мужика, решил, что у него поехала крыша. Понятно, прапорщик был крепко навеселе, но не столько же, чтобы при пятидесятиградусном морозе приблазнилась такая картина.
Иногда помывку я устраивал прямо в избушке. Для этого нужно месяца два не убирать с пола щепу и ошметки коры, а порог в избушке поднять на добрый метр. Тогда внизу образовывается теплая подушка, которая за ночь высушивает самую мокрую подстилку до бумажного хруста. Ногам тепло, ходишь как по ковру, испытывая домашнюю уютность. Если же пол подмести, уже после первого купанья, под ногами образуется настоящее болото.
В стойбище деда Кямиевчи и бабы Маммы я купался в балке геологов. Года два тому назад геологи перетаскивали вертолетом свое имущество и уронили балок
едва ли не на головы оленеводам. То ли неудачно этот балок закрепили, то ли помешал ветер, но буксируемый на внешней подвеске груз опасно раскачало и, чтобы не грохнуться вместе с балком, вертолетчики нажали рычаг сброса. Высота была небольшой, к тому же везде снег. Балок плюхнулся в сотне шагов от пастушьих яранг, поднял столб снежной пыли и, наклонившись, застыл.Стекла, понятно, все вылетели, пол ощерился обломками досок, одна стена вообще отвалилась. Но кухонька в балке осталась совершенно целой. Даже печка с конфорками и асбестовой трубой на месте.
Я заколотил одну из двух дверей досками, на окна навесил пленку, а пол выстелил лиственничными жердями. Получилась нормальная банька. Правда, Толик с Абрамом купались в ней, когда я слишком уж их доставал, но о бригадире Коле подобного сказать не могу. Особенно после того, как приехали Тоня с Димкой. Стоило мне искупаться, как Коля набирал охапку дров, прихватывал Димку и отправлялся в балок.
Однажды у меня с его малышом произошел конфуз. В тот вечер Коля куда-то уехал, я, отправляясь купаться, взял с собою Димку. Зашли, разделись, полощемся. Я намыливаю Димку и вдруг обращаю внимание на то, что пацан слишком уж пристально меня рассматривает. Притом смотрит на те места, куда мальчику вроде бы и смотреть не интересно. В интернате я часто по просьбе воспитательниц купал детей, сам ходил среди них раздетый, но ничего подобного за ними не замечал. Я на Димку и набросился:
— Ты зачем туда пялишься? Так нехорошо! Купайся и все, а смотреть на это не красиво. Ты мужик и веди себя прилично.
Он вроде бы и отвернулся, но все равно зыркает. Откровенно говоря, у меня по отношении к воспитанию этого ребенка пошли сомнительные мысли. Правда, ни с кем ими не делился, но после этого Димка стал мне еще менее симпатичен, и в баню я его больше не брал.
А через месяц мне с бригадиром Колей случилось выгонять оленей с болота. Промокли до нитки, развели большой костер, разделись и принялись сушиться. И вот, стоило мне всего лишь один раз взглянуть на Колю, как захотелось просить у Димки прощения. Если не считать прически на голове и нескольких волосков на бороде, Димкин почти сорокалетний папа был начисто лишен растительности. Я же в этом плане ни от отца, ни от деда не отстал, поэтому-то пацан с таким любопытством меня и рассматривал…
В корякском стойбище балка никто не ронял, и я долго не мог понять, где моются люди? Хотя ходят вроде бы чистые. Делать же скоропалительные выводы здесь — занятие рискованное. Однажды, когда мы кочевали вдоль речки Хынмы, к нам в стойбище прилетел детский врач Пушкин. Мы вдвоем отправились к горячему источнику Дурдэю, который вытекает из узкого ущелья километрах в пяти от нашего стойбища. Если честно, вода в нем не такая уж горячая, но пастухи утверждали, что она целебная и хорошо помогает от ревматизма. Мы с Пушкиным долго плескались в теплой желтоватой воде, пробовали ее на вкус, и под настроение я высказался. Мол, обрати внимание, такая возможность искупаться, а ни одного оленевода не видно. А потом, как в анекдоте про Чапаева: «Петька, майка-то нашлась! Пошел в баню, отмылся, а оказывается, она на мне!»
Пушкин улыбнулся, потом покачал головой:
— Не надо! Я бы на твоем месте так не рассуждал. Я тоже, молодой был, приехал в тундру и давай наводить гигиену. Спрашиваю, дети есть? Говорят, один есть совсем маленький. Всего пять месяцев как родился. Я понятно: «Где купаете, какая температура воды, как спит после купания?» Они мне: «Никогда мы его не купали. Грех купать! Умереть может». Я, сам понимаешь, обалдел. Подают сверток, в который этот ребенок упакован, а я боюсь брать. Все же взял, положил на шкуры, разворачиваю пыжики, а дышать боязно. Представляю, какой аромат сейчас в нос шибанет! Сам вообрази, новорожденный за пять месяцев ни разу не искупался. Он же и какается, и писается — сопреть может начисто. Развернул, а он там розовый, чистый и пахнет, как тальник весной. Однажды, у одного классика я читал: «Ее попка скрипела в моих руках, как кочан капусты». Вот и здесь так.