Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— Да ну? — удивился Поярков. — Тогда слушай.

Вытерли котелок, завернули в газету остатки еды и залезли в машину. Василий Андреевич прибавил обороты, погрел немного двигатель, включил скорость. Машина набрала ход. Его могучие руки спокойно и властно держали баранку.

Шофер Поярков

— Так вот, было это еще позапрошлой осенью, — начал свой рассказ Василий Андреевич. — Жил я тогда с семьей в Ангарске. Как-то вечером подсел к телевизору. Шел репортаж со строительства одной из северных ГЭС.

— Здорово работают ребята, — позавидовал я. — Тряхнуть бы стариной напоследок, а? Оно бы и пенсия сходная получилась.

— Сиди уж, — замахала руками моя Александра Георгиевна, — это только по телевизору так кажут, а на самом деле, поди…

— Ей-богу, поеду, погляжу, приноровлюсь.

— Люди едут на курорт, взял бы путевку. Посмотрел теплые края, а он вздумал на север, невидаль какая, — завздыхала моя половина.

Но опять же, каждая десятка в хозяйстве не лишняя. Повздыхала, подумала и смирилась. Уложил чемодан. Присели перед дорогой, помолчали. Пообещал ей все доподлинно изложить письмом и улетел в Заполярный на стройку.

Прямо из порта, чемоданчик оставил в камере хранения, отправился на основные сооружения. Вот это да! Машин сколько, шум, грохот, люди снуют. Отвык уже от такого. Через день-два попривык, присмотрелся. Решил твердо — остаюсь. С жильем устроюсь — дам вызов семье. Одному не с руки — не на день, не на два приехал. К начальнику автобазы шел уверенно: шоферы нужны.

Начальник вежливый — стул предложил, себя назвал.

— Ромашкин Роман Ксенофонтович, будем знакомы, — говорит.

— Поярков. — Я положил на стол трудовую книжку, в ней все сказано. — С ребятами разговаривал, здешние условия для меня подходят. Прошу оформить шофером.

Роман Ксенофонтович полистает трудовую: там у меня благодарности, поощрения, премии, зыркнет на меня, опять полистает. А я как министр, да и только: шляпа, остроносые по последней моде ботинки, брюки тоже заужены, тоненький галстук. Через плечо на коричневом ремешке «Зоркий-4». Потом уж я узнал — был у них один такой «фотомотокорреспондент». Они от него еле избавились. И работал парень хорошо, но скандалист. Чуть что — на пленку, в рамку, на стенку. Одним словом, не ко двору эти глазастые. То за простои гони монету, то придумал комплексное обслуживание машин, зачем-то ему понадобилось заинтересовывать слесарей. Лозунгами стал говорить: «Один за всех — все за одного». Морока. Это я потом узнал, а тут он меня как обухом по голове: «Заполнено все до отказа, дорогой товарищ! Заходите, наведывайтесь, рады будем».

Делать нечего. Поплелся в аэропорт. Шоферы, по слухам, нужны, а не взяли. Видать, годы подкачали… Так вот, сижу на деревянном настиле возле взлетной полосы. Осень уже сожгла листья и хвою, и склоны гор словно бы пересыпаны охрой. А далеко внизу, через редколесье лиственниц. Просматривался Вилюй. Пожалел, что ружьишко не прихватил: денек бы пошатался. И так стало жаль уезжать.

Только уж под вечер на горизонте жучком повис «Антон», и тут я спохватился и пошел за билетом. В маленьком зале народу набилось полным-полно — еще каких-нибудь полчаса назад было свободно. Тут кто-то взял меня за плечо.

— Василий, ты?

Оглянулся — Бакенщиков, начальник стройки. Вот неожиданность! Признал ведь. Вместе Иркутскую ГЭС строили. Вышли на улицу, Бакенщиков не дал мне договорить. Сразу решение. Знаешь, он ведь не рассусоливает.

— Вот что, Василий Андреевич, — приказывает мне. — Сдавай билет и давай на стройку на моей машине. Рудик! — крикнул он шоферу. — Подвезешь товарища.

Народ повалил на посадку, я еще видел, как Бакенщиков мелькнул и скрылся в толпе, а Рудик уже тянул меня к машине.

Ну, конечно, «газик» подо мной крякнул, просел. Машина рванула, Рудик по ходу комментирует дела на строительстве. Не успел опомниться, а он уж подрулил к конторе автохозяйства, Ромашкин выбежал на крыльцо. Но вместо Бакенщикова — я. Ромашкин даже оробел. «Ну, ладно», — говорит.

Подвел меня к забору и показал на раскулаченный, с заржавленными боками самосвал.

— Прошу любить и жаловать, — говорит. Потолкал ногой переднее колесо машины. — Я же говорил, что все занято.

— Ну что же, зато никто не упрекнет, что новичку сразу дали добрую машину, — подмигнул я Ромашкину.

На другой день я положил перед ним на стол два исписанных с обеих сторон листа, расчеркнутых красным, синим и черным карандашами.

— Что это? — удивился он.

— Читайте, — говорю. — Красным — детали первой необходимости, синим — второй, черным — третьей и так далее.

— Что же вы врываетесь ко мне? На это есть механики! — вспылил Ромашкин.

— Был у механиков, послали к вам.

— Вы что, в бирюльки играть приехали? Где я вам возьму, у меня не Гутап, знали, куда ехали, не нравится — можете…

— Простите, у каждого свои обязанности. Я тоже не завод и изготовить динамо, трамблер, свечи не могу. Тут у меня в списке перечислено, — и так спокойненько напомнил закон, применяющийся к лицам, виновным в разукомплектовании машин и оборудования. И попал в цель. Такого поворота Ромашкин не ожидал. Он даже взмок, достал платок. А я за дверь. В коридоре перехватил механика… Тот тоже от меня отмахивается. Обещает завтра заказать в кузнице рессоры.

А я ему:

— Ты меня не потчуй завтраками, я ими сыт по горло. Пиши заказ, я сам схожу, поговорю с кузнецами.

Так и пошло. И механик подписал, лишь бы отвязаться.

Прихожу в гараж еще до свету и ухожу, когда темно. Через неделю на «подзаборном» самосвале вырулил к диспетчерской за путевкой. Кручу баранку, езжу. А в конце декады у меня не приняли путевки. Посчитали, что приписал рейсов тридцать, не меньше. Диспетчер вдруг сказала, что надо путевые листы проверить, порядок такой.

Порядок есть порядок, не возражаю. Посадил с собою ее. Вечером она докладывает Ромашкину, что все правильно: Поярков сделал двадцать одну ездку.

— Этот Поярков, — говорит, — циркач. Двадцать одну ездку по виражам. Всю душу из меня вытряс.

Ромашкину крыть нечем, и посылает он меня на ремонт дороги. «Трасса — кровная артерия строительства. Мы должны лечь костьми…» Ромашкин-то умел произносить красивые слова там, где и не надо: к месту и не к месту. Припомнил он тут мне и прошлое: «Ты, говорит, Поярков, жаловался на плохие дороги, тебе и карты в руки». Но он-то знал, что там один геморрой высидишь; по полтиннику в день путевка обходится. Я спорить не стал, махнул рукой: кому-то же надо и дорогу ремонтировать.