Колымское эхо

— Кого-то разделали под орех. Вот раньше за­ставили бы найти виновного и наказали бы суро­во. Может даже Колымой. Но теперь вседозволен­ность. Вот и безобразничают. Творят, что хотят.

— Нет, Игорь, лучше забелить свастику, над­рать уши хулиганам. Но только не наказывать Колымой. Это уже крайность на грани жестоко­сти. Пусть человек сердцем поймет ошибку и сам ее исправит. Но не кровью и жизнью. Я против варварских методов.

— Зато это наказание помнилось бы всю жизнь и жило бы в памяти поколений.

— Не надо зверств. Все мы люди, случает­ся, ошибаемся. Но и наказание не должно быть свирепее проступка.

— Тут у нас разные мнения,— не согласился Бондарев.

— Мужчины, к столу! — позвала Варя.

Даже Султан вылез из-под койки. Ему, как и обещал сосед, принесли кости оленя, Султан долго возился с ними, но потом разобрался, что с ними нужно делать и быстро сгрыз их.

И только мужчины продолжали свой беско­нечный спор. Кто из них прав, так и не приходи­ли к одному мнению.

Варя пошла на работу на целые сутки. Собра­ла в сумку картошку, огурцы и грибы. Выгуляв Сул­тана, завела в дом и, велев вести себя прилично, выскочила из дома. Ей повезло в этот раз. Под­хватила попутная машина и увезла в поселок.

— Послушай, Игорь, может Аслана позвать в дом? Легко ли ему ночевать в могильнике. Какая ни была б закалка, здоровье может дать осечку. Неловко станет,— глянул Иванов в глаза Бондареву.

— Дом не наш! Варя может обидеться. Сами здесь на птичьих правах.

— Послушай, а как ему? Ведь впереди ночь. Замерзнет насмерть.

— У него там есть какие-то приспособления и меховой спальный мешок. К тому ж он здесь не первый раз. Не на одну ночь приехал. А на Колыме не новичок. Этого ничем не удивить.

— Но я так не могу. Давай позовем. Все по­следствия с Варей беру на себя.

— Да будет тебе, я что, не мужик? — наки­нул куртку на плечи и вышел из дома. Вскоре он вернулся с Асланом, волоча в руках сумки, корзины.

— Ты садись к печке, согрейся. Уже зуб на зуб не попадает. Зачем так мучиться?

— Каждый год так езжу, а что поделаешь? — ответил человек, заволакивая в дом бутыль с вином.

— Жалко будет, если замерзнет. Весь цимес пропадет. Ни вкуса, ни аромата не останется. А ведь издалека вез. Хочется, чтоб сохранилось.

— Зачем ты мотаешься сюда каждый год, ведь теперь билет сюда дорого стоит! — спро­сил Иванов.

— Все так. Но память дороже. Здесь мои лежат. Оба. Что им скажу?

— Найми кого-нибудь, чтоб за могилой присматривал. И тебе удобнее и дешевле обойдется. Ну, зачем себя мордовать? — встрял Игорь Павлович, Аслан задумался:

— А кто согласится за чужой могилой смотреть? — спросил тихо.

— Здесь нет чужих, все свои — колымчане. И ухаживать будут, как за своей. Какая разница, откуда они? Здесь лежат, по соседству. Догово­рись с Варей, нашей хозяйкой. Она не откажет, женщина добрая, сердечная, уважит твою просьбу

и поймет!—советовал Иванов.

— Надо подумать, удобно ли будет вешать свою заботу на чужие плечи.

— Да есть у нее время, чего не помочь?

— Посмотрим, как сложится разговор,— ответил человек нерешительно.

Аслан грелся у огня, подставив горячему теплу руки, плечи, лицо.

Мужчины понемногу разговорились:

— Я в прошлом году летом приезжал сюда. Дожди вконец замучили, каждый день лили, как из ведра. В могильник столько налило, что вставал в воду чуть не по колено. И обсушиться было негде. Отсырел насквозь. А когда уезжал, как назло дождь закончился. Колыма и тут себя показала. Я в самолете улетал домой. От меня парило, как от самовара, до самого Внуково. Хорошо, что закалка сохранилась, добрался без болячек.

— Аслан, а ты к Колыме привык? Ведь мно­го раз был здесь? — спросил Евменович.

— Привык? Да разве можно к ней привык­нуть? Ведь она все отняла. С самого детства ограбила хуже разбойницы,— закурил человек нервно:

— Мне в то время и четырех лет не было. Помню, было очень темно. К дому подъехала машина. Я думал, что родственники с гор приехали, какие баранов пасли. Они вошли громко. Под­няли мать с отцом, велели быстро собраться, вывели, не дав проститься ни со мной, ни с баб­кой, грубо вытолкали во двор, запихнули в ма­шину, надев наручники, и быстро повезли. Куда, з a что, надолго ли, ничего не сказали. Отец огля­нулся, увидел нас с бабкой в окне, хотел мах­нуть, да руки скованы, мотнул головой, влез в машину. Больше я их не увидел. Могилу нашел через много лет. Уже после четвертой ходки. Даже раскопали, убедились, что мои лежат, отдельно ото всех. На телах следы от пуль. Их было мно­го, очень много. Я так и не узнал, за что убили моих. Никто ничего не сказал. Со мною попро­сту не стали говорить. Отняли родителей мол­ча. А как без них было выжить малышу? Конеч­но, старшая детвора шепотом мне все объясни­ла за сараем. Да бабка, та, что ночи напролет плакала. Она меня и вырастила, как могла.

— А что она могла, старая?

— Да уж это точно. Я рос не подарком. И узнав, куда делись мои родители, рано по­взрослел и многое возненавидел.

— Кого возненавидел?

— Ну, прежде всего Сталина. Я все хотел попасть на Колыму, чтобы увидеть своих. И сбылось... В четырнадцать этапировали. В шестнад­цать первый раз приговорили к расстрелу. В га­зете дали, что приговор приведен в исполне­ние. Тут бабка залилась слезами. Я был ее един­ственным и любимым внуком. Ну, хрен им всем! Живой остался. Хоть занимался фарцовкой. Деньги делали. Натуральные. Не отличить от казенок. Только номера подвели. Они все ока­зались одинаковыми, что и подвело. А сгребли не только меня. Всю братву. Вместе мы и смы­лись, «залегли на дно» в Прибалтике на целых пять лет...