Колымское эхо

— Вот сволочь! Ему мешали! А сколько сам нервы мотал! — встряла Варька.

— Я все понял, сказанное и невысказанное. Он мне на многое открыл глаза. Ведь мы с ним встретились на даче, и Степан предложил под­держивать с ним связь, мол, мало ли где жизнь может столкнуть еще раз, хоть будет к кому об­ратиться в случае чего.

— Значит, и ты козел! — не выдержала Галька.

— Слушай, я уже три дня не ел, когда уви­дел Степана. Никаких просветов и надежд не было. Я со своей должностью, стажем и убеж­дениями оказался в глубокой жопе. А разве не обидно? За что вот так со мною обошлись? — побледнел человек.

— Чего ж в деревню к своим не вернулся?

— Кому я там нужен? Опозоренный, изгнан­ный отовсюду — в семье лишний человек. Мною никто не поинтересовался, хотя писал письма, обо всем сообщил. В ответ не получил ни сло­ва. На том погасло все, что когда-то теплилось.

Я опять оказался в глупых мечтателях. Моя де­ревня проявилась, как расчетливая баба, без души и сердца. На зоне зэки добрее и теплее.

— Это и нам знакомо,— поддержали дев­чата.

— Вы не поверите, что после Колымы я не приехал к ним. Даже короткий отпуск не стал тратить, понял, что не нужен им и перестал писать. Так вот и живу один, как шиш в кар­мане.

— А разве у нас иначе. Мы только друг у друга есть. Родные так и засохли где-то в сто­роне. Порвались все связи. Собственно, мы от­выкли от них. Нас бросили в самую лихую ми­нуту и это не забыть. В последнем письме мать упрекнула за отчужденность, но почему о себе забыла? Я не стала отвечать. Теперь уже все порвано.

— А меня и вовсе из памяти вышвырнули. Даже сын ни одного письма не прислал, хотя уже совсем взрослый. А ума, как не было, так и не стало,— посетовал Игорь Павлович го­рестно.

— Выходит, у всех свои беды и каждый в этой жизни за свои грехи ответ держит. Помнится, я одного дедульку от охраны спрятала в кучу хвороста, чтоб насмерть не забили, не затрави­ли собаками. Он очень устал и плохо себя чув­ствовал. Ну, вот так и уложили его на теплую золу, укутали всем, что было. А вечером, когда работу закончили и вернулись, разгребли дедуньку из хвороста, а он мертвый. Не дождался нас, отошел тихо, даже никого не позвал, не попросил помощи. Умер с улыбкой на лице, словно радовался, что смерть наконец-то и

о нем вспомнила, пришла за ним. А мне его так жалко стало, оплакала, как родного. Жаль, что он на самом деле родным не был. Я бы очень любила его. А он ушел, погас, как звезда. А я его забыть не могу. Так и остался он жить в моем сердце с улыбкой.

— Этот дед, как понимаю, был очень муд­рым человеком и верно воспринимал жизнь, потому, смерти не боялся. Вот мы все, и вы, и я, что бы ни говорили, как бы ни жаловались на подлое житие, держимся за него зубами и бо­имся помереть. А вот дед считал жизнь лишь временным пребыванием на земле, какое ког­да-то едино закончится. Коли так сложилось, он и не держался за этот дар, положившись на волю Божью. Если Господь дал, он и возьмет, когда надо.

— Вот придурок! Хорошо, если Господь возьмет эту душу вместе со шкурой. Это не обид­но. А когда к жизням тянули свои лапы все кому ни лень, разве не возьмет досада? А если каж­дый начнет отнимать жизнь у другого. по-твоему это верно? Нет, козлик, я не согласна. Пусть жизнь — не мед, но она моя и даром ее не от­дам, — запротестовала Ритка.

— Ты меня не поняла. Мы говорим о разных вещах. Я всегда был против насильственной смерти. А от естественной никому не уйти.

— Это и ежу понятно.

— Игорь, тебе твоя нынешняя жизнь нужна? Ты дорожишь ею?

— Сам себе я давно безразличен. Жизнь не прожил, а проканителил. В ней не было радо­стей. А горя навидался слишком много. Может, потому не держусь за свою шкуру. Ничего цен-

ного и никого дорогого на всей земле нет. Ни обо мне, ни я ни о ком не пожалею, когда умру. Нет в душе ни слез, ни смеха. Я все годы прожил одиноким, даже когда была семья. Что ж, не повезло мне. Видно лучшего не достоин. Я когда умру, не стану себя оплакивать или смеяться от радости. Одного попрошу, похоронить среди людей, избавить от одиночества.

— Выходит, круто тебе доставалось, коли вот так просишь. Знать, не сладко приходилось. А мы думали, что ты живешь легко, катаешься, как сыр в масле, без забот и мороки, ни о чем не переживая,— сказала Ритка тихо, впервые по­сочувствовав человеку

— Столько лет один маешься. Нет бы бабу какую завел. Неужели возможности не было?

— Не в том проблема. Женщина не спасет от одиночества. А забот и проблем прибавит. Иная неприятностей подкинет, да столько, что и забудешь, зачем они нужны. Недаром нынче бабам не верят. На какие подлости способны даже не поверите. Мужик до такого не додума­ется. А бабы на что хочешь пойдут,— умолк че­ловек.

— А нам казалось, что на Колыме одни не­счастные сидят и все отбывают сроки без вины.

— Как бы не так. На Колыме невиновных горсть. А остальные с такими хвостами прибы­ли, что ужас брал. И средь баб были негодяйки большие, чем у мужиков. Ведь вот откуда ох­ранницы брались? Из сволочей! Нормальная баба на такую работу не пойдет, совесть не позволит, а и уважать себя не разучилась, чтоб с собакой в одной должности состоять, хлеб у нее отнимать. А только ли охранницы такие. Уж сколько их повидал за время работы в про­куратуре, счету нет. А как прикидываться умеют. Глянешь на иную, ну, королева, кукла, ангел! Думаешь, за что такую красавицу осудили? От нее глаз не отвести. Украшение любого дома! Настоящая женщина! Мечта любого мужика! Да еще слезы распустит. Говорит тонюсеньким голосочком, как будто птичка поет. И все жалу­ется, что ее оговорили, оклеветали из зависти, а на самом деле она ни в чем не виновата, жила тихо и скромно, как синичка в клетке. А как заглянешь в ее уголовное дело, волосы дыбом становятся, не верится, что все это баба утворила,— качал головою Бондарев.

— А что отмочила? — встряла Галя.

— Ну, вот так одна из них особо запомни­лась. Все пробивалась ко мне на прием, проси­ла изучить ее дело и опротестовать решение суда. Его она назвала предвзятым. Я и глянул! Мама родная! Волосы на всех местах дыбом встали! Эта Нонка вышла замуж из выгоды, не по любви. Попала в очень приличную семью. А до этого замужества имела кучу мужиков. Но что-то не клеилось и вздумала охмурить того врача-стоматолога. Его мать работала в юве­лирном магазине оценщицей и считалась луч­шим специалистом в своем деле. Но, вся беда в том, что она Нонку с первого взгляда не при­знала и запрещала своему единственному сыну жениться на ней. А он не послушался. Ослепи­ла птичка человека красотой своей. И неудиви­тельно. Он пошел наперекор матери, сделал предложение, расписался и привел в дом. Нон­ка осмотрелась. Гнездышко понравилось, баба вздумала прижиться здесь и со временем при­брать все к своим рукам. Сама пришла в семью голиком и босиком, ничего не имея. Конечно, Нонку тут же одели и обули, как королеву. Она век не видела ничего подобного, не имела ниж­него белья, а тут посыпалось, как из рога изо­билия.

— А зачем поспешили? Пусть бы пожила сна­чала!

— Оно, может, стоило подождать. Но, к ним приходили друзья и знакомые. К ним было не­ловко выпускать оборванку. Чтоб не судили, не унижали, пришлось пойти на траты.

— Во, хитрожопая! Достоинство семьи заце­пила!

— Но тот парень, став мужем Нонки, сказал ей, что пропишет ее в доме, когда та родит ему ребенка. И не раньше! А Нонка не спеши­ла. Она видела, как зорко, в оба глаза, следит за нею свекровь. Даже домработницу подклю­чила к слежке. Та и в ванную заходила, когда невестка мылась, находила повод и этим зли­ла бабу.