Колымское эхо
Шрифт:
— Она не жаловалась, я сам увидел,— вступился за старуху Игорь Павлович.
— Не лезь в адвокаты, придурок! Мы не глумней тебя. Ту старуху все зэки презирали за ребятишек. Ее жизнь их говна не стоила. Они, может хорошими людьми выросли! А эта кикимора зачем живет? И не куда-нибудь, к себе домой поехала после зоны. Ей всего пять лет дали за убийство по неосторожности, да ее возраст учли. Еще амнистию применили. Так она, уходя из барака, ляпнула:
— Меня уж давно ослобонить пора было!
— Мы от ярости чуть не задохнулись. Хотели вломить напоследок, да бабы удержали. Мол, не стоит в говне руки пачкать! — вспомнили прошлое.
— Ладно, Полина! С нею хоть как-то справлялись, глушили змею, а вот
— Мне б, девоньки, какого-нибудь мужчину тут найтить, чтоб хозяйство вел. Ну, неможно в деревне без мужука. Дрова порубить, сено наготовить, картоху выбрать и переносить, это ж мужское дело, самой не справиться нынче нипочем. И не досадно будет, что Колыму отбыла. А то наша деревня на мужуков оскуднела. Мне ж край как помощник нужон. Пропаду одна. А коли с голубем ворочусь, все наши бабки на Колыму запросятся, бегом сюда прискочут.
— Во, облезлая овца! Кому что, а ей мужика подайте! — хохотала Ритка.
— И ведь хватало ее на такие думки!
— А что? Она только сучья с дороги уносила. Не надорвалась. За другое не взялась ни разу. У этой грыжа не вывалилась на пятки. Ксенья, бабка умная! Вышла из зоны, как ни в чем не бывало.
— Куда ж своего старика дела? — спросил Игорь.
— Похоронила. Повесился он. За него бабку посадили и привезли на Колыму. Суд обвинил ее в доведении до самоубийства. Понятно, что сама она своей вины не признала. Но однажды проговорилась:
— Кто-то из наших спросил ее, что станет делать, если мужик ленивый или пьющий попадется? Она и ответила:
— Я его схомутаю так, что ничему не порадуется. Как шваркну горячим утюгом по загривку, не то в петлю сиганет, в колодец кинется. У мине про лень и пьянку живо запамятует. Даром хлеб жрать не дам!
— Вот тебе и бабки! Наши старухи молодух шутя обскачут даже после Колымы! — смеялась Галина звонко.
— Эта Ксенья все время жалобы строчила, несчастной прикидывалась. Говорила, что всю войну партизанам помогала. Нашла и свидетелей полдеревни. Вступились за нее. Потому и половины срока не отсидела, выпустили бабку домой. Велели ей больше не воевать нигде! — вспомнил Игорь.
— Хитрые они были — наши старухи. Но не все. Была такая баба Таня. Всю войну в рыбачках мантулила. В бабьей бригаде вкалывала. По два и по три плана выполняли. И это на Камчатке, лосось ловили. А баба Таня бригадиром была. Но беда случилась. Вышли они в море на лов, а тут внезапно шторм поднялся. Уйти на берег не успели. Потащило их дору, лодку так называли, на скалы. Да как трахнуло об утес со всего размаху. Лодку вдребезги и две бабы потонули. Плавать не могли. А и, попробуй, вытащи их в штормягу! Ну, бабу Таню под суд отдали за вредительство. Врагом народа назвали, контрой и упекли на Колыму на целых двадцать пять лет. Поначалу даже расстрелять хотели, но она Сталину написала. Он расстрел сроком заменил. Но таким, что попробуй его пережить на Колыме! А баба хорошая,
трудяга и умница. Никогда ни на что не жаловалась, не просила послаблений, ей все годы с ее артели рыбу присылали. Какие хорошие, теплые письма писали ей. И тоже не сидели, сложа руки, жаловались во все концы, просили за свою бригадиршу, требовали отпустить на волю. Ее хоть и не выпустили, а срок срезали. Сначала до пятнадцати, там и до десяти лет. А когда Сталина не стало, вовсе с зоны выпустили. Она в свою артель так и уехала.— А к чему о ней вспомнила?
— Да потому, что таких забывать нельзя. Она сколько всем помогала. Советом, добрым словом, шуткой согревала. Больным отдавала свои пайки. Ни с кем никогда не грызлась и никого не обидела. За многих вступалась. А для себя ничего не просила, зато всем скрашивала жизни. Светлый, теплый человек, о ней никто плохого слова не скажет. Но в жизни самой круто не повезло. В первые дни войны погиб ее парень. Война их разлучила накануне свадьбы. Так наша Татьяна все годы не верила в смерть своего любимого и ждала, как живого. Я так хочу, чтобы ей повезло. Нельзя бедам сыпаться дождем на голову хорошего человека. Ведь когда-то все неприятности должны закончиться, а черная полоса уйти из ее жизни навсегда. Пусть Бог увидит ту женщину и поможет во всем,— пожелала Ритка.
— Да! Баба Таня и впрямь была особой,— поддержали девчата тихо.
— Мало таких было в зоне,— оборвал добрые воспоминания Игорь Павлович:
— Я больше сталкивался с другими. Вот и эта женщина, имя подзабыл. Кажется, Женькой была. А фамилия—Лаптева. Ну, она нахально пробилась ко мне на прием. Все убеждала, что осудили несправедливо. Дескать, работала она честно на своем складе, никогда ничего не воровала, а вот комиссия придралась, потому что председатель проверяющих домогался ее и приставал среди белого дня прямо на складе. А там у нее кроме овса и комбикорма ничего не было.
— Я даже кур не держала у себя. Уж не говоря о корове и свиньях. Некогда было заниматься хозяйством. Все время отнимала работа. Ей всю себя отдала без остатка. Ну, а куда денешься, коль из себя видная. Пышная и сочная, молодая и приятная, это никакая работа не отнимет. Ты хоть как в халаты рядись, мужики роями кружились вокруг склада. Глаз с меня не сводили и все облизывались. То обнять норовят, то погладить, ущипнуть. Другие тоже со своими намеками. Ну, куда от них бежать, хоть склад закрывай, одолели. Мне уже домой уходить пора, а они вертятся. Я минуты одна не была. Всегда кто-нибудь рядом вертелся. Да все нахальные. Ну, что поделаешь, воспитание такое — деревенское, культурного обхождения не знали,— жаловалась баба.
— Зачем вы мне все это рассказываете,— перебил ее тогда.
— Женька приподняла свои груди на руках и спрашивает меня:
— Неужели сам не видишь? Да на мою задницу вся деревня оглядывалась и завидовала. Второй такой ни у кого не было! — встала и показывает свои прелести мне:
— Ну, что правду сказала? И у вас другой, как я, уже не сыщете! Неужели вся эта красота должна пропадать на Колыме? И за что? Ну, может мыши сожрали те три мешка овса и комбикорма. Я же это не ем. То и дураку понятно. За что ж меня терзать невиноватую женщину? Глянь, лучше, чем я, во всей деревне бабы нет. Это все наши мужики говорят. А разве не правда? Ты ж погляди!—трясет сиськами,— хохотал Бондарев громко.
— Ну, ответил ей, что ни ее задницу, ни грудь, к протесту не пришьешь. Нужны веские доказательства невиновности. А у нее аргументы слабые, неубедительные:
— Ох, как она тут зашлась. Мои слова поняла по-своему, и раскричалась:
— Да я любого хмыря укатаю, хошь в постели или на складе. Благодарностью не обойду. Любой довольным останется и ты тоже!
— Этого мне не надо!
— А ты подумай! Вся деревня довольна мной. Иль наши глупее? Зря так считаешь!