Кома. 2024
Шрифт:
Сегодня они все, без исключения, боятся, страшно боятся потерять все, что имеют. И этот страх ежедневно и ежесекундно гонит их к кормушке. Расталкивая друг друга локтями, предавая и охаивая, они не брезгуют никакими средствами, чтобы устранить соперников и как можно ближе подобраться к вожделенному корыту. Они будут сочинять все новые и новые садистские, изуверские приказы, указы и декреты, чтобы привлечь к себе внимание властителя и сохранить себя и свои жалкие жизни. А еще уберечь своих детей от будущего возмездия и социальных потрясений, которые рано или поздно сотрясут эту маленькую и, по сути, беззащитную страну. И избежать этого им не удастся ни при каких условиях. Случится ли это в ближайшее воскресенье, или в какой-то другой день, но власть этих людей закончится и канет в прошлое.
Но кто же учится на чужих ошибках? Все учатся, увы, на своих.
Мои муки прекратил сам диктатор. Он, не оборачиваясь к ликующему залу, приподнял правую руку и лениво взмахнул кистью. Ор в зале тут же прекратился. Высшие уселись на свои места. Занавес медленно отправился в кулисы и зазвучала музыка Арама Хачатуряна.
Сегодня на сцене Большого Национального театра оперы и балета Элитарии давали балет "Спартак".
И не трудно было догадаться, почему в этот вечер была выбрана именно эта постановка. Ведь Римский консул Красс, чувствуя себя униженным, всем сердцем желал не только победы над восставшим рабом. Он жаждал смерти своего врага и добился желаемого. Спартак, преданный военачальниками, был обречен на смерть и погиб в неравном бою. И, наверное, о такой победе над своими врагами мечтает сейчас диктатор, сидя со своей семьей в партере на восьмом ряду. И пока он жив, он будет всеми силами и средствами уничтожать своих врагов, подавлять инакомыслие и манипулировать сознанием миллионов людей, при помощи своих верных рабов (истинных Послушников) Высших. Но также легко и без раздумий, он будет избавляться и от них, не угодивших ему и его семье, или просто заподозренных в отсутствии лояльности или предательстве.
А я на протяжении двух часов и сорока минут, постаралась насладиться прекрасной музыкой Хачатуряна и мастерством балетной труппы театра.
В особняк Бельской мы вернулись далеко за полночь.
Но сначала мы долго ожидали, пока высокое семейство покинет театр, потом пока их царственные тела развезут по домам. Затем Бельская потащила меня в театральное кафе на закрытый фуршет, организованный для нескольких избранных. (Публика явно желала перекусить и отдохнуть, потому что во время антрактов покидать зрительный зал было запрещено. Выходили только члены "царской" семьи). Она кому-то меня представляла, а я мило улыбалась в ответ на комплименты. А потом среди гостей я заметила Вовку Разумовского, своего бывшего однокурсника. Он приветственно помахал мне рукой, и я, беспардонно оставив у столика поедающую канапе с итальянской ветчиной Бельскую, подошла к старому другу.
Мы поздоровались и искренне обнялись.
– Слышал, слышал, Женя, что ты гостишь у Анны Станиславовны, - жизнерадостно заговорил Разумовский, подавая мне бокал с шампанским.
Я приняла из его рук бокал и сказала:
– И я очень рада тебя видеть, Вовчик. Я в восторге от спектакля!
– И мы, - ответил Разумовский и добавил: - Познакомься, это моя жена Анастасия. Хотя, что это я... Ты должна помнить ее. Она училась на истфаке, только тремя годами позже нас.
– Как же, как же, помню и хорошо. Здравствуй, Настя.
Я пожала мягкую ладошку Насти Разумовской. Это была уже не та худенькая и юркая девушка, какой я ее запомнила. Сейчас передо мной стояла красавица-блондинка в элегантном кружевном платье в пол. Великолепные изумруды ее серег и кольца, играли в свете красивой люстры, под которой мы стояли.
– И я рада видеть тебя, Женя, - просто ответила Разумовская.
– Мы знали, что ты едешь в Солнечногорск и хотели пригласить тебя в гости на следующих выходных. Но Анна Станиславовна предложила нам другой вариант. Как ты смотришь на то, что завтра мы тебя похитим у нее и весь день ты проведешь в нашей компании?
– О! Мне кажется, это уже решенный вопрос. И не вами, - подковырнула я Анастасию.
– Да, - слегка стушевался Владимир.
– Это правда. Предложение исходило от Бельской. Так что на завтра ты наша. Мы уже даже продумали развлекательную программу
– Поездку на завод, где собирают "Элли" и "Оазис Парк"?
– Так ты в курсе?
– фальшиво удивился Вовка.
– Да. А как же ваша работа?
– Не, волнуйся, подруга. Там все улажено.
– Ну еще бы!
Оказавшись в особняке, я, сославшись на усталость, сразу же поднялась в свою комнату. Я по-прежнему находилась во власти гениальной музыки и встречи с Разумовскими. Хотя меня точила одна мысль. На спектакле не было ни Средних, ни Низших. И я уже не говорю о Лишних и Послушниках. Всем этим людям было отказано в праве наслаждаться плодами и достижениями цивилизации, накопленными веками. Музыка, литература, живопись - все это со временем может оказаться для них и вовсе недоступным, запретным и недосягаемым. Вдруг промелькнула мысль, что если так пойдет и дальше, то Лишние и Послушники вполне смогут обходиться и без грамоты. Ну, зачем в самом деле учить их читать и писать? Даже чеховский Ванька с его "на деревню дедушке" будет казаться немыслимым грамотеем.
Я с удовольствием скинула туфли на высоком каблуке и начала стаскивать черное вечернее платье. В этот момент я улыбалась своим странным, каким-то сюрреалистическим мыслям. Да... полет моей фантазии порой остановить трудно. Но уверена, что у моих бывших соотечественников достаточно здравого смысла, чтобы не допустить этого безобразия. И уже в это воскресенье они громко и ясно заявят о себе и скажут свое слово.
В дверь тихонько постучали. Я накинула халат и открыла дверь. На пороге стояла Варя. Переминаясь с ноги на ногу, маленькая Послушница робко поинтересовалась:
– Госпожа Свенсон, вам что-нибудь нужно?
– Нет, милая, спасибо. Мне ничего не надо. Иди, детка, спать. Уже очень поздно.
– Хорошо, тетя Женя.
Это вырвавшееся из уст ребенка "тетя Женя" необычайно растрогало меня.
– Подожди, минуточку, детка...
Я рванула к столу, на котором стояла ваза с фруктами и свалив их в пакет, протянула его девочке.
– Вот, возьми! Поешь сама и угости девочек.
– Ой, нет, - замахала руками малышка.
– Я не могу! Они скажут, что я это украла... И меня накажут.
Малышка резко развернулась и быстро побежала по коридору к лестнице. А я расстроенно прикрыла дверь и бросив пакет с фруктами на пол, упала на кровать. Меня сжигали жалость и стыд. Непрошенные слезы сами потекли по щекам. Сколько раз мне еще придется плакать здесь? Сколько еще переживаний ожидает меня впереди? Мое сердце уже устало разрываться от боли и печали. В эту минуту, находясь в огромной вычурно обставленной спальне, я почувствовала себя узницей. Такой же Послушницей, как эта девчушка Варя, не смеющая взять в руки еду без разрешения "барыни". А сама "барыня", наверное, сейчас мирно похрапывает в своей комнате, не чувствуя за собой ни вины, ни угрызений совести. Хотя, какая там совесть? Совестью здесь уже давно не пахнет.
Я тяжело вздохнула и решила позвонить Гольским. Но связи с друзьями не было и на этот раз. Потом я позвонила Олафу. Муж снял трубку быстро.
– Добрый вечер, дорогой. Это я.
– Скорее, доброй ночи, Женя. Как сегодня прошел твой день?
– О! Сегодня я была на балете.
– Что давали?
– "Спартак".
– Здорово!
– Да. Это было прекрасно.
– Как столица?
– Чисто, цивильно, красиво.
– Я рад. Как самочувствие?
– Превосходно.
– Это хорошо. Когда планируешь возвращаться домой?
– Пока не знаю. Думаю, еще несколько дней погощу в Столице, и еще денек в Неверске.
– Мы все скучаем. Дети передают тебе привет.
– И я вас люблю и целую.
– Я рад, что с тобой все в порядке.
– Не волнуйся за меня. Я позвоню завтра.
– Отлично. Целую.
– И я тебя.
6.
День шестой.
В восемь меня разбудила Варя. Робко, очень тихо она вошла в комнату и приблизилась к окну. Я окончательно проснулась от того, что она со всей силы, на какую только была способна, рванула тяжелую гобеленовую портьеру и впустила в спальню новый день.