Команданте Мамба

Выйдя с почты, он пошёл по единственной улице Браззавиля, представленной немногочисленными зданиями колониальной администрации, казармами роты французских легионеров, и парочкой, довольно убогого вида, гостиниц. Все остальные постройки были сделаны уже не из кирпича, и жили в них представители местных народностей, и те мулаты, что получались от постоянных связей с белыми людьми.

«Голод не тётка, а половой инстинкт — не любовь, но напоминает о себе постоянно». Как говорят, «любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда!»

Феликс направился к одной из гостиниц, где был забронирован небольшой, но чистый, (что гораздо важнее!) номер. Зайдя в него, он стянул с себя сапоги, разделся, умылся, проверил револьвер, большой, остро заточенный тесак, и успокоившись, лёг в чистую постель, первую за три недели странствий, после чего сразу заснул.

Следующий день начался с суеты. Товар был разгружен, носильщики найдены, предварительно накормлены, и одарены никчёмными подарками, чтобы не сбежали раньше времени. Проверив всех своих подчинённых, мимоходом он учуял неистребимый запах перегара, от вчерашнего тяжёлого застолья. Ещё раз, перепроверив людей, они двинулись в путь.

Очередной караван уходил вечером, и они присоединились к нему, со своими двумя десятками кожаных мешков, и носилок со слоновой костью. Путь был нелёгким, но давно знакомым. Отойдя от Браззавиля на два десятка километров, караван стал лагерем недалеко от реки Конго.

И всю ночь Феликс слушал шумные всплески, возившихся в ней, гиппопотамов, и других речных животных. Долгие протяжные крики ночных птиц и животных, раздирали временами ночь на куски, отчего прохладный влажный воздух казалось, колыхался, также, не перенося эти звуки, как и Штуббе.

Но сон был необходим, и Феликс, обладавший железной волей и стремлением к постоянному порядку, пересилил себя и заснул, перед сном ещё раз проверив оружие, и своих подчинённых, пнув одного разгильдяя за то, что плохо связал носильщиков на ночь.

Утро застало их в пути. Ночью никто не сбежал, благодаря принятым мерам предосторожности, а также тому, что Феликс не был скупым, и хорошо кормил носильщиков, хоть и не считал их за людей. Но порядок, есть порядок. Не будут есть, не смогут идти и погибнутв пути, а форс-мажоров ему и так уже хватило, выше крыши.

Он равнодушно смотрел, как издеваются над рабами, называемыми здесь… носильщиками, другие торговые агенты, и путешествующие вместе с ними чиновники, но считал это нецелесообразным, и излишним проявлением жестокости.

Носильщики должны носить, а работодатель их за это кормить, и этой линии он придерживался неукоснительно. Караван продолжал идти вперёд, вместе с ним и отряд Феликса. Через неделю, они смогли перебраться через пороги, по левому берегу реки, и, перегрузившись на один из мелких кораблей, специально ожидавших подобной оказии, отправились к Атлантическому океану.

Там он не задержался, а, погрузившись на корабль, идущий в Лондон и транзитом заходящий в Дуалу, отбыл на нём к цели своего путешествия. Через двое суток, они приплыли в порт Дуалы, где, выйдя на знакомый причал, он смог мысленно потянуться и размять уставшие от приключений мозги. Ему предстояло много дел, одно из которых было наиглавнейшим, и касалось хлеба насущного.

Он не зря давал телеграмму торговому агенту. Потому что, не все дела можно вести в открытую, если ты, конечно, не хочешь остаться ни с чем, и у разбитого корыта, как говорят русские. Хотя, это сравнение претило фон Штуббе.

Его путь лежал в здание портовой администрации, насквозь пропахшее морской солью, водорослями, и ещё бог знает чем. Изрядно обгаженное вездесущими чайками, оно возвышалось над всем портом, что раскинул свои причалы у его подножия. Отовсюду к нему стремились капитаны больших и малых парусников, а также трансатлантических пароходов, что постепенно вытесняли парусники. Направлялся к нему и Штуббе.

Он вошел в облезлый холл, который, несмотря на небольшой срок эксплуатации, всё равно представлял собой жалкое зрелище. Деревянный паркет был истерзан ногами капитанов и прочих просителей, и давно потерял свой изначальный блеск и лоск, вкупе с, побеленными простой извёсткой, стенами.

Брезгливо сморщив нос, от такого вопиющего беспорядка, Феликс поднялся на второй этаж, где вёлся учёт прибывающих и отплывающих кораблей, и обратился к, сидевшему за стойкой, пожилому немцу.

— Здравствуйте Генрих, как у вас идут дела?

Пожилой мужчина, с большой проседью в тёмных волосах, поднял усталый взгляд таких же бесцветный глаз, как и у Феликса, и ответил ему, поправив съехавшие на нос очки в роговой оправе.

— Так же, как и всегда, Штуббе. Так же, как и всегда. Вы верно, пришли за информацией?

— Да, — не стал скрывать фон Штуббе, — мне нужно узнать, был ли в порту клипер «Стриж», и если был, то где он сейчас.

— Сейчас посмотрим, — зашуршал бумагами клерк.

— Вот, прибыл две недели назад транзитом из Калькутты, сменив здесь «Ласточку», что грузилась слоновой костью и ценными породами дерева. Отплыла вчера, после обеда, — и добавил.

— Мне показалось, что капитан» Ласточки» получил известие от одного из капитанов проходящего судна, и отплыл на следующий день. Все бумаги у него были давно готовы, и он, казалось, чего-то ждал. Ну, да это моё личное мнение.

— Да, не успел, — с огорчением, вслух сказал Штуббе, а про себя, наоборот, с удовлетворением подумал, — «значит, моё известие дошло до адресата».

После чего, перекинувшись с Генрихом парой, ничего не значащих, фраз, он отбыл восвояси, оставив на конторке полмарки, компенсацию за труды. Мелочь, конечно. Но, на скромную зарплату портового служащего, не сильно-то и разгуляешься. А каждый пфеннинг марку бережёт. Да, и информация была, откровенно, плёвая. Так что, они расстались, друг другом довольные.

Решив все дела, и, передав весь выгруженный товар на склад частных немецких компаний, находившихся в своём большинстве в Гамбурге, он отправился в небольшой одноэтажный домик, больше похожий на хижину, чем на дом, сделанный из обожженных глиняных кирпичей, местного, убогого производства, укрытый конусообразной крышей из стропил, покрытых слоем жёлтой черепицы, уже порядком растрескавшейся на солнце. Здесь он и жил, в то немногое время, когда не был в очередной экспедиции.

У него была и прислуга: кухарка — дородная негритянка среднего возраста, служанка — худенькая и забитая девушка, с темно-коричневой кожей, напоминавшей цвет, потемневшей от времени, черепицы дома своего родового гнезда, и охранник, следивший в его отсутствие за домом и за порядком в нём.