Командарм Дыбенко(Повести)

А потом староста обратился к нам, — продолжал Ведров. — «Карпову передайте, — сказал он, — члены артели „Боевик“ соберут продукты для ленинградцев. И лошадей найдем. Верно я говорю?» — «Совершенно верно, Дормидонтыч». — «А теперь расходитесь».

Староста остался и с ним еще четыре человека. Им он и поручил проводить Габралова и Веселова в соседнюю деревню, а меня сам повел. В дороге я познакомился с ним. Зовут его Сидор Дормидонтович, а фамилия Малов. Он как был предколхоза, так им и остался, только для немцев — староста. Вроде отца нашей Тоси. Колхоз немцы называют общим двором.

— И старосты бывают разные, — произнес Нилов. — Один хорошо помог нам под Лугой. Выручил из беды. Только таких немного. Больше предатели, по которым веревка плачет…

Никиту Павловича взволновал рассказ Be дрова. «Говорил весело, — думал он, — а окажись на месте Малова немецкий прислужник-собака, ну и пиши пропало». Иванов вспомнил, что сын Назар еще осенью говорил о Малове. Это он помог партизанам вывезти из амбаров хлеб, подготовленный немцами для отправки в Германию. «Малов молодчага, — хвалил тогда Назар. — И нам бы в Каменке своего старосту поставить. Значит, Дормидонтыч, как Вениамин, Советской власти служит», — радостно думал Никита Павлович.

Партизаны начали похрапывать. Угомонилась и Валюша. В теплом полумраке еле-еле светился маслянистый глазок лампады у икон да тикали на стене старые ходики.

— Я тоже прикорну, — тихо сказал Камов, пристраиваясь на край матраца, рядом с мичманом.

— Отдохни, а я помешкаю, покурю. — Никита Павлович не спеша набил трубку, положил в нее уголек, помешал кочергой в печке и, убедившись, что угара не будет, закрыл трубу; надел полушубок, ушанку, взял на кухне корочку хлеба и вышел на крылечко. В лицо ударило крепким морозом. На небе светила бледная луна, она словно играла с тучами в прятки: то надолго скрывалась, то опять выплывала. Иванов бросил хлеб Маяку, погладил его, произнес свое «так-то» и направился к бане.

Глава шестая

Последним вернулся Бертенев. С восторгом говорил он о Заречной, восхищался ее отвагой и смелостью.

— Сейчас Анастасия Егоровна в Каменке, — сказал он. Шуханов не узнавал своего заместителя. Он выглядел помолодевшим, бодрым… «Уж не влюбился ли?..»

Утром прибежал на лыжах Володя за Шухановым.

— Будут дядя Саша и докторша. Валюша заболела, жар у нее…

Володя спешил: у него много важных дел.

Шуханов пригласил в Каменку заместителя, но тот, сославшись на усталость, отказался. Однако сам пошел проводить командира и Тосю.

Утро было морозное. Небо синее-синее. Лес покрыт белым инеем. Вокруг — тишина и спокойствие. Не верилось, что где-то, совсем рядом, находится враг, полыхает ожесточенная война, гибнут люди…

Тося подбежала к молоденькой курчавой сосенке, тряхнула ее, отскочила, обсыпанная белыми хлопьями, словно снегурочка.

— Ох, до чего хорошо!

— Теперь возвращайся, — сказал Шуханов заместителю. — Мы одни дойдем.

— Когда вас ждать? — спросил Бертенев.

— Не задержимся.

Тося бежала по твердой лыжне легко, быстро; лицо зарумянилось, на лбу поблескивали капельки пота, она была возбуждена. Вдруг остановилась и, выбросив вперед руку вместе с лыжной палкой, продекламировала:

Морозно. Равнины белеют под снегом, Чернеется лес впереди, Савраска плетется ни шагом, ни бегом, Не встретишь души на пути…

И, сильно оттолкнувшись, снова побежала. Шуханов шел рядом. Настроение у девушки было отличное. Она негромко пела:

Я косила белоус, Косенку бросила под куст, Косеночку под елочку, Сама пошла к миленочку.

— Нравится тебе лес? спросил он девушку.

Тося задержалась, подобрала выбившиеся из-под шапки-ушанки пряди волос, ответила:

— Очень даже, — и, оглядев вершины деревьев вокруг, добавила: — В сильный мороз лес становится седым, пушистым, будто весенний сад в цвету… Идем мы, бывало, в школу, кто-нибудь из мальчишек потрясет елку или сосну. Снег полетит красиво-красиво, девчата визжат, хохочут. Весело. Такой трам-та-ра-рам поднимем, всех зайчишек переполошим.

— А сколько классов ты окончила?

— Семь. Собиралась поступить в землеустроительный техникум, но объявили набор на курсы комбайнеров и трактористов, пошла туда… Я и трактор и комбайн водила…

— А я корабли строил.

— Знаю. Мне Алеша обо всех вас рассказывал… Люблю моряков. Они какие-то отчаянные и красивые. И наш деревенский, Вася Нестеров, на штурмана обучался в Ленинграде. Летом на побывку приезжал вместе с Леновым. Ходят по улице в полосатых рубашках, такие гордые — не подступиться. Всем девчатам нравился Вася. Мне тоже… Но это раньше, пока с Алешей не познакомилась… Я никогда не видела настоящих кораблей. А на пароходе по Великой плавала… Кончим войну — приеду в Ленинград. Алеша обещал Кронштадт показать и на корабли сводить. Обязательно к вам зайду. Я знаю, что вы живете на проспекте 25 Октября… Вот бы собраться всем нам после войны! Только разве соберешь? Да и кто жив-то останется? Каждый день народу гибнет тьма-тьмущая! Подумать страшно!

Шуханов с интересом слушал девушку. «Кто жив-то останется? — мысленно повторил он. — Как просто сказано. Ах, Тося, Тося!»

— Может быть, в Ленинграде и раньше побываешь?

— Некогда, товарищ командир. Сначала надо фашистов вытурить, а уж потом и в гости ездить. Да и что в Ленинграде-то делать? Родственникам теперь не до меня, да и живы ли они? — Она сильно оттолкнулась палками, полетела под гору.

Шуханов помчался за ней.

— Воевать и в Ленинграде можно, — сказал он. — Воевать — не значит только стрелять из автомата или винтовки. Много девушек работают медицинскими сестрами. И как работают! Потом бойцы письма им шлют, горячо благодарят.

— Это правда, — задумчиво произнесла Тося. — Только я буду фашистов у себя дома бить… С вами останусь…

— Это опасно.

— Не боюсь… Раньше боялась, а как увидела, что они творят, стала злая и страх пропал.

Некоторое время шли молча.

— Конечно, умирать-то кому охота, — раздумчиво произнесла Тося. — Вот когда мы шли по деревням да о Ленинграде рассказывали людям, Алеша предупредил: «Если нас схватят, я убью тебя и сам застрелюсь». Я ответила: «Хорошо», а у самой сердце-то сжалось и слезы на глаза навернулись. Хотелось жить… Любить… — И уже позже сокрушенно добавила: — Я знаю: сейчас война и об этом думать нельзя.

— Любовь, Тося, помогает людям совершать великие подвиги. Она делает человека смелым, — сказал Шуханов и удивился: «Что это я заговорил так высокопарно?»

Чащина остановилась.

— Вы, наверное, сильно любите жену? Она у вас хорошая, умная? — спросила она.

Вопрос был неожиданным, никогда Шуханов не задавал его себе. Он любил Аню. Она жила в его сердце, оберегала от опасностей, была для него самым близким человеком.

— Не знаю, Тося, как это назвать, — вздохнул Шуханов, — но Аня всегда со мной. Доброе чувство к ней придает мне силы.