Командарм Уборевич. Воспоминания друзей и соратников.
Шрифт:
Уборевич был весел. Дымя папиросой, он делился впечатлениями о боях, восторгался героизмом бойцов, командиров и политработников, находчивостью командующего ударной группой Г. И. Овчинникова.
Он предложил поменяться дрезинами, так как ему надо было быстрее добраться до Екатеринадара и организовать ликвидацию остатков белогвардейских банд.
– Вам на ручной дрезине ехать не так уж далеко - только до взорванного моста. Переберетесь на ту сторону и пересядете в поезд, составленный из вагонов штаба Деникина. Он вас и довезет до Новороссийска. С трофеями там непочатый край работы.
Он
По возвращении из Новороссийска в Екатеринодар, когда все деникинские войска на Северном Кавказе были разгромлены, мы с горечью узнали, что Иеронима Петровича забирают от нас и назначают снова командующим 14-й армией.
Он уезжал солнечным апрельским утром. На вокзале собралось много провожающих. Командарм был весел, по-товарищески общителен со всеми, хотя и выглядел усталым. Ему крепко жали руку, желали здоровья, боевых успехов.
Но вот комендант поезда протиснулся в кольцо провожавших:
– Прошу садиться, товарищ командующий!
Уборевич крепко расцеловался с фронтовыми товарищами, поднялся на площадку вагона. Послышался гудок, из-под колес паровоза как бы нехотя вырвались клубы пара.
Поезд тронулся. Уборевич взмахнул рукой в нашу сторону:
– До свиданья, друзья! Мы еще встретимся!
Мне встретиться с ним больше не пришлось.
А. К. Туманский. ЗАДАНИЕ КОМАНДАРМА.
Иеронимом Петровичем Уборевичем мне пришлось встречаться всего два раза, но обе эти встречи запомнились на всю жизнь.
Я служил в авиадивизионе, сформированном из нескольких многомоторных воздушных кораблей «Илья Муромец».
В сравнении с «фарманами», «ньюпорами», «вуазенами» и другими самолетами того времени это были надежные, обладавшие высокими летно-тактическими данными тяжелые корабли.
В августе 1920 года наш отряд получил приказ о переброске «Муромцев» из-под Минска на Южный фронт, в распоряжение 13-й армии, штаб которой стоял тогда в городе Александровске.
На снабжение нас поставили в группу известного в то время летчика И. У. Павлова. База располагалась у разъезда Воскресенского, где теперь построен Днепрогэс.
Командарм распорядился, чтобы я со своим экипажем вылетел утром на бомбежку станции Джанкой, а на обрат ном пути разбомбил вражеский аэродром у станции Федоровки.
С утра 8 сентября 1920 года небо обложили низкие темно- серые облака, лил дождь. Было ясно, что обычно выделяемые для охраны «муромца» истребители подняться в воздух не смогут. Павлов заволновался:
– А может, отставим полет? Подождем погоды?
– Ничего не случится, Иван Ульянович, - ответил я.- Приказ командарма надо выполнить.
Самолет шел сначала над самой землей, потом облачность рассеялась, и мы поднялись на высоту до 500 метров. Вот и Джанкой. Несколько заходов- и от станции, водокачки, железнодорожных путей и пакгаузов остались обломки. Мы полетели назад.
Подлетели к Федоровке. С двух коротких заходов сбросили весь запас бомб. Результат получился неплохой: из шести стоявших
в ряд «хевилендов» четыре были уничтожены. Улетая, мы видели, как дымились их обломки. А ведь во врангелевской авиации таких машин было всего двадцать штук.Весь экипаж сиял, когда мы вылезали из машины. Павлов первым, волнуясь, крепко всех обнял и расцеловал.
Я подробно доложил о бомбежке заданных объектов.
– А ты не врешь?
– все еще не верил И. У. Павлов.
– Не подведешь меня перед командармом?
Стало обидно, и я ответил:
– В таких случаях говорят: не веришь - проверь!
– А что ж, и проверим... И обижаться тут нечего!
Прошел день, погода разгулялась. Два разведчика сфотографировали вражеский аэродром. Мой доклад подтвердился.
Меня вызвали в штаб армии к командарму Уборевичу. На фронтоне здания- неровные буквы, намалеванные красной краской: «Добей Врангеля!»
Когда я тихо вошел в кабинет, Уборевич меня не заметил. Сидя за небольшим столом, он о чем-то горячо спорил с лысоватым человеком в кожаной тужурке.
Кабинет командарма был прост. На окнах не было занавесок, вдоль стен - десяток стульев. Посреди комнаты небольшой стол, заваленный картами и бумагами, на краю стола - два полевых телефона, чернильница. Я всмотрелся в командарма. Он был в темной гимнастерке, на груди орден Красного Знамени. Лицо молодое, но очень усталое, впалые глаза, прикрытые пенсне, казались темными. Наконец решил доложить о себе:
– Товарищ командующий! Летчик Туманский по вашему приказанию прибыл!
– Туманский?
– обернулся Уборевич, и усталость со шла с его лица.
– Подойдите ближе.
Выйдя из-за стола и пожимая мне руку, добавил:
– Слышал, слышал о вас... Расскажите, как вам все удалось? Когда мой доклад подходил к концу, Уборевич нажал кнопку. Вошел адъютант. Командарм сделал какой-то знак рукой, адъютант исчез за дверью, но быстро вернулся и положил на стол сверточек в папиросной бумаге.
Иероним Петрович растроганно произнес:
– Благодарю и поздравляю вас, дорогой товарищ Туманский! Вы сделали большое дело.
Командарм прочитал приказ о награждении меня орденом Красного Знамени.
Когда адъютант прикрепил орден к моей гимнастёрке, Уборевич подошёл ко мне и крепко обнял. Всматриваясь мне в лицо, спросил: - В прошлом вы офицер?
– Нет, товарищ командующий.
При Керенском, правда, был произведен в прапорщики, а до того много лет был солдатом.
– При царе орденами награждались?
– Да.
Полный георгиевский кавалер: четыре солдатских креста.
– Это хорошо. Желаю, чтобы советских орденов на вашей груди было больше, чем царских.
Как пьяный ехал я к аэродрому, нет-нет да и ощупывая свой новенький орден...
Второй раз мы встретились примерно в 1929 году в Москве.
Музыка вообще - Чайковского особенно - издавна вошла в быт нашей семьи. Со старшим братом Григорием мы собрались в Большой театр. Шла «Пиковая дама».
В антракте мы прохаживались в фойе, и вдруг я издали заметил тонкую фигуру военного, одетого в аккуратно сшитый френч. Блеснули стеклышки пенсне, и у меня не осталось сомнений: это Уборевич!