Командировка

У тебя когда отпуск, Наташа?
– спросил я однажды.

– Наверное, в сентябре. Я хочу поехать в Сочи, не в сами Сочи, конечно, там столпотворение, а южнее - все забываю название -в пансионат. У одной моей подруги родственник директор пансионата. Ой, там чудесно, Витенька. Я в прошлом году отдыхала. Па пляже - ни души, хоть голой купайся. По вечерам...

– Наталья!

– Да, милый.

– Ты можешь помолчать минутку?.. С кем ты поедешь, с Николаем Петровичем?

– Нет, с Леной. Я и в прошлом году с ней была.

И Люда брала с собой дочку. Знаешь...

– Наталья! Почему ты не едешь вместе с Николаем Петровичем?

Посмотрела с опаской - какую гадость я придумал. А я ничего не придумал. Это был мирный вечер, один из редких. В такие вечера мы с ней любили мечтать о совместных поездках, строили планы, в которые я не верил, а она им радовалась.

– Что ты, Витя. Мы никогда вместе не отдыхаем.

Он ведь очень занятой человек.

– То-то ты ему и изменяешь.

– Я не изменяю.

– А со мной?

– Я ушла от него к тебе.

– Ну ладно, - я подобрел и расслабился, хорошо, что она так говорит. Давай так. Ты мне из Сочи позвонишь и скажешь, могу ли я приехать. Я приеду, и мы недельку поживем в твоем пансионате. Потом сядем на самолет ив Коктебель. Всю жизнь собирался там побывать. Согласна?

– А Леночка?

– Дочку - Николаю Петровичу. Шучу. С собой возьмем. Хоть фруктов поест как следует. Ты же на ней экономишь, на ее питании.

– Как тебе не стыдно, негодяй!

Мы еще перебрали с десяток вариантов отпусков.

Расстелили на полу карту и ползали по ней до поздней ночи. Потом попили чаю и легли спать. Она плакала во сне, теплые слезы стекали на мое плечо. В эту ночь я твердо решил не мучить ее больше и расстаться с ней.

Наступил долгий ровный период, тянувшийся всю весну и начало лета. За это время Николай Петрович не приехал ни разу, на вопросы о нем я получал неизменное "не твое дело, милый!", да в конце концов существование Наташиного мужа как-то потеряло для меня остроту. Иногда всплывало из памяти его предупреждение, что он "раздавит меня насмерть" в случае, если Наташе будет плохо, - этакое духовное завещание благородного обманутого мужа. Ей не было плохо и не было хорошо. С понедельника до пятницы она жила у меня, готовила еду, прибиралась, вечером в пятницу ехала в садик за Леночкой, и субботу с воскресеньем проводила с дочкой у себя дома. Но и в эти дни я ходил к ним в гости и там обедал, хлебал щи из тарелки мужа и пил чай из его большой голубой чашки Леночка перестала дичиться и вскоре занялась моим воспитанием, по ее привычкам и манерам я больше узнавал о характере ее матери, чем от самой Наташи - Дядя Витя, почему вы прихлебываете из блюдечка? Это неприлично.

– Да я, Елена Николаевна, с детства так привык - Надо отвыкать.

Или- Дядя Витя, не кладите локти на стол.

– Почему?

– Так сидят невоспитанные люди.

"Мильем" замечаний с самым строгим и снисходительным видом. Я научил ее играть в шахматы, и каждое воскресенье мы обязательно садились за шахматную доску. Мне приятно было смотреть, как она морщит лобик, как гримасничает, как волнуется, и я с нетерпением ждал момента, когда девочка поймет, что_проиграла, взвизгнет от ярости и обиды, и ринется на меня врукопашную, сметая на пол фигуры и доску. "Хитрюга! Хитрюга!" Разъяренная маленькая фурия, она молотила худенькими кулачками, всерьез стараясь зацепить меня по лицу. Я уклонялся, просил пощады и испытывал мерзкое чувство, будто я что-то у кого-то ворую. Вбегала с кухни Наташа, утаскивала вопящую Леночку за собой, и вскоре та возвращалась - чинная, вежливая, чуть смущенная.

– Дядя Витя, я должна попросить у вас прощения - Что ты, ребенок. Мы же так весело боролись.

Это же игра.

– Но ведь вы играли нечестно? Скажите, нечестно? Ведь нельзя же так играть, да?

Она смотрела так пытливо и с такой взрослой протщательностью, (забавной, может быть), что казалось, она имеет в виду не шахматы. И если так, то она была права. Я играл нечестно.

В начале июня мы с Наташей проводили Леночку на дачу. Перед тем Наташа дала телеграмму мужу, но он не ответил и не приехал. Скорее всего, телеграмма его не нашла или нашла слишком поздно.

А Леночка ждала отца. Очень ждала. Она поминутно спрашивала: "Мамочка, ну где папа? Ну почему его нет? Я так соскучилась".

При этом бросала на меня злые, прокурорские взгляды. В чем она меня подозревала, догадывалась ли? Я неловко совал ей в руки конфеты, кулек с клубникой и боялся, что она сейчас швырнет все это мне в лицо У нее хватило бы огня и азарта. Но ничего не случилось. Поезд гукнул и увез девочку в южные края. Представляю, как тяжко билось ее верное маленькое сердце-колокольчик. Наталья от меня отворачивалась и целый день была холодна и молчалива.

А ночью опять ревела во сне.

Этот июнь и половина июля были самым счастливым, самым упоительным нашим временем. Мы сблизились так, как, вероятно, не стоит сближаться двум людям, опасно. Уходя на работу, расставаясь, мы оба ощущали провал, разрыв в пространстве, точно нас разъетинили навеки, и не меньше трех-четырех раз в день созванивались и разговаривали по телефону.

Раз!оворы наши были настолько бессмысленны, что коллеги мои, слушая, уже и хихикать перестали, а только пугливо переглядывались, когда я в очередной раз снимал трубку. Я видел красноречивые лица, и мне было наплевать на то, что я нелеп, смешон - дебил с седыми висками, сюсюкающий в трубку вкрадчивые слова.

Хоть убей, не могу вспомнить, о чем мы могли говорить по сто раз на дню.

Важен был не смысл слов, а ощущение непрекращающейся связи Но и в этом мы, конечно, перебарщивали. Много любви, как много вина, не может вместить человеческий организм. Бывало, что Натальино лицо расплывалось передо мной в опостылевшую маску, металлические ее интонации вызывали зуд - это было пресыщение, и всегда в такие минуты, а то и часы, черной змеей вползала мысль, что пора, пора расставаться, пора обрывать. Блажен, кто не допил до дна.

Я мог предугадать каждый ее жест, каждое желание, знал, как она спит, ест, ходит; и по-прежнему не понимал, умна ли она, добра ли, правдива ли. Боже мой, как найти слова, чтобы объяснить это, хотя бы себе? Тут - самое зерно, самая суть, в этой чудовищной близости-непонимании: я чувствую, осязаю, вижу, я неистово хочу постигнуть - и не могу, слаб, ничтожен перед тайной, перед великой бездонностью и непроницаемостью женской души.

В одну из пятниц - мы договаривались уехать на выходные на дачу к моему приятелю - она не пришла ночевать. И дома ее не было. Последний раз мы разговаривали по телефону в конце рабочего дня.

Достался в комнате один и разливался соловьем. Пел ей в трубку, как люблю, как изнываю от нетерпения скорее ее увидеть. Наталья говорила из кабинета, там были люди, но по голосу ее, по тону я понимал, что она рада все это слышать, весела, любит, нервничает оттого, что ей мешают ответить мне. И вот она пропала. В субботу ее тоже не было дома. И в воскресенье...

Тяжело мне было падать с горы, на которую я взобрался. Все повторилось: бессонная ночь, полная прострация, видения ужасных сцен измены. Вдобавок, левая рука, онемевшая ночью, днем распухла, покраснела, и весь я начал чесаться, будто покусанный комарами.