Командировка
Шрифт:
Свободной рукой я гладил ее худенькие лопатки.
Она вздрагивала и прижималась ко мне все теснее - маленький теплый комочек. Как же это я не сообразил, что колесо слишком высоко для нее. Вдобавок тут дул пронизывающий ветер.
– Мы уже спускаемся, Леночек!
По мере приближения к земле дрожь ее улеглась, тельце расслабилось, и вот я наконец увидел оба глаза, заблестевшие прозрачным лукавством.
– А я вовсе и не очень боялась, - сказала она.
– Я сам испугался. Еще бы! Такая высь.
– Правда?
– Лена, ты просто отчаянный ребенок. Я тобой восхищаюсь!
Она
– Если хочешь, можем еще разок прокатиться!
– Ну уж нет. Хватит. Одна - пожалуйста!
Леночка с облегчением выпустила воздух:
– Не-е, одной неинтересно...
В ресторане за ужином мы разговорились. Леночка рассказала кое-какие случаи из своей жизни. Ей нравилось, что она очутилась в сугубо взрослом обществе, и к концу нашего скромного ужина (люля-кебаб, пиво для меня, лимонад для Леночки, два пирожных е кремом) начала подражать сидящим за соседним столиком девицам: перекинула ногу на ногу и жеманно закатывала глаза к потолку. Мне даже показалось, она с вожделением смотрит на мои сигареты.
– Я думаю, Вовка в меня влюбился, что ли, - говорила она.
– Все время на меня смотрит и смотрит.
Я сказала: "Чего ты на меня смотришь?" А он сказал:
"Куда хочу - туда смотрю". И ходит за мной целый день, и ходит. После мы кушали, он в меня кинул печеньем. Прямо в щеку попал. Такой дурак. Я сказала Тамаре Яковлевне: "Вовка кидается". А он сказал:
"Я хотел ей печенье свое отдать". Нужно мне его печенье, да? По-моему, он просто глупый. Как ты думаешь, дядя Витя?
У меня как раз было такое состояние, что я ни о чем не думал. Я забыл о времени, о Наталье, о неоконченной командировке - обо всем. И это благодаря ей, маленькой щебетунье с голубым бантом. Она была тем самым существом ли, посланцем небес?
– но тем самым, что сладостно поглощает внимание без остатка.
– Видишь ли, - сказал я, - в твоих отношениях с Вовой трудно разобраться со стороны. И все-таки, мне кажется, тебе рановато рассуждать о любви.
– Почему?
– Ну, как тебе сказать. Любовь требует больших сил, а у тебя их мало.
Леночка недоверчиво пискнула.
– Каких сил? Ты что, дядя Витя?
Я сделал глубокомысленный жест: почесал в затылке.
– Я, правда, помню, тоже в четвертом классе привязался к одной девочке. Она мне нравилась. Но это не любовь, это была дружба. Честно сказать, я вообще удивляюсь, как это мы с тобой заговорили о таком предмете. В нем и взрослые-то мало смыслят... Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Ты смотрела фильм "Карлсон, который живет на крыше"?
– Да.
– Он тебе нравится?
– Нравится, нравится... А почему вон те тетеньки курят? Разве им можно?
– Курить вредно, - сказал я с натужной уверенностью, - и мужчинам и женщинам.
– Мишка сказал, он уже два раза курил.
Это который тебе голову откручивал?
– Он ведь плохой, да?
Не знаю... Пойдем домой, Лена, уже восемь часов. Мама волнуется...
Из первого попавшегося автомата я позвонил Наталье: никто не ответил. Тяжелое предчувствие морозцем обожгло лопатки. То, что я сделал сегодня, и то, что делал все последние дни, представилось
вдруг гигантской нелепостью, которая неминуемо повлечет за собой другие нелепости. Я испугался и вобрал голову в плечи. Среди сплошных несуразностей, скаливших акульи морды, было одно живое пятно - девочка, которая вела меня за руку. Она одна не была порождением бреда, и если за нее держаться, если за нее крепче держаться, то, наверное, еще можно уцелеть."Это нервы!
– подумал я.
– Погляди, сколько вокруг красивых, смеющихся лиц. Погляди. Возьми себя в руки. Не раскисай! Это нервы!"
Я подумал, что когда-то и я ходил, сунув свою ладошку в большую сильную руку, и как хорошо, что тот, кто держал мою маленькую спичечную ручонку, не был похож на меня...
– Леночка, ну куда ты меня тянешь, совсем не в ту сторону! Пойдем быстрее. Ты устала? Давай я тебя понесу.
– Хочу на качели - Какие качели? Мы были уже на качелях. Мама ждетг волнуется.
Девочка упрямо, изогнувшись в скобку, изо всех сил стаскивала меня с разумного пути.
– Вон, дядя Витя, вон! Смотри, какие качели. Ну пожалуйста! Разочек покатаемся, и все. Ну пожалуйста!
– Надо же билет купить.
– Купи.
Я купил билеты, мы сели в лодку, которая стала немыслимо взлетать под перекладину. Черт ее раскачивал, а не я. Леночка визжала от восторга. Глазенки ее -два фонарика- то снизу, то сверху посылали лучи. Детский крик висел над всем парком, как вой сирены. Я попытался улыбнуться в ответ Леночкиной радости, но губы не разомкнулись. Вверх -вниз!
Парк - сплошь движущиеся тени. Тени на огромной с,тене асфальта, утыканного гвоздями деревьев.
Вверх - вниз! Наваждение. Бесовские штучки. Запомнишь, Наташенька, как ты меня не любила!
– Хватит!
– крикнул я.
– Хватит, малыш! Давай остановимся!
– Еще, дядя Витя! Еще!
Пожалуйста. Вверх - вниз! Трава не расти.
Вверх - вниз! Сколько еще так можно? Ах, чудесно!
Ах, превосходно! Вверх - вниз!
– Ты какая-то неугомонная, - сказал я, когда мы подходили к метро. Беззаботная какая-то. Совсем не думаешь, как там мама. А вдруг она плачет от горя и считает, что мы с тобой погибли.
– Да?
– спросила Лена озабоченно.
– Еще бы.
– Давай тогда позвоним.
Мы зашли в будху. Набрав номер, я поднял Лену на руки и сунул ей трубку.
– Мама, мама! Это ты?.. Мы с дядей Витей качались на качелях...
– Я безразлично следил за инвалидом у табачного киоска. Он уронил себе под ноги паччу сигарет и бумажник и пытался поднять. У него была одна рука.
Я бы помог, но если опустить Леночку на пол, не хватит, пожалуй, провода. "Ой, мама!.. Мы же едем.
Ну, ничего не случилось... Ладно, ладно", - Лена отвечала матери уже со сморщенным, напряженным лицом, а Натальин голос доносился до меня паром кипящей струи. Слов я не разбирал.
– Дядя Витя, мама хочет с тобой поговорить...
Я принял у нее трубку.
– Алло, Наташа! Привет!
Услышал я не слова, а какой-то приглушенный змеиный шип, из него все же уразумел, что вскорости мне грозит тюремное заключение.
– Хорошо, хорошо...
– буркнул я и, не дослушав, повесил трубку.