Комедия положений

Изменятся времена, и я прочитаю в журнале, что нет, и не может быть такого литературного направления, как социалистический реализм. Реализм и есть реализм, а если он социалистический, то возможно, уже и не реализм, а подтасовка фактов. Такая была подоплека этой статьи, о чем я тут же и передала Нине, матери Сережи.

– А я всегда это знала, - не удивляясь и не колеблясь, ответила Нина.

Спустя дня два, когда Алексей с Сергеем вернулись из Лысьвы, Катя сказала нам, что собралась поступать в Горький на мехмат, экзамены там были в августе.

Мы с Алешкой были в шоке.

– Дочечка, - уговаривала я Катю, - ну и зачем тебе Горький? Мы с отцом столько сил потратили, чтобы остаться здесь, возле столицы, чтобы вам не пришлось мыкаться по общагам, как нам, чтобы вы, дети, всегда были рядом, и вот ты вдруг едешь в какой-то там Горький. На будущий год поступишь, а сейчас поработаешь год.

– Не хочу, не хочу, не хочу работать. Я учиться хочу, можете вы это понять или нет, учиться.

И сдерживаемые все эти дни слезы обрушились водопадом.

И мы сдались. Алешка купил ей билет, и когда она стояла в дверях вагона, я ей сказала:

– Если тебе там не понравится, не оставайся только потому, что вот мы были против, а ты настояла и сейчас, если отступишься, то мы окажемся правы. Не обращай на это никакого внимания, возвращайся. Ты пойми, Катя, мы с отцом совершенно не готовы расстаться с тобой, нам трудно. Тебе ведь всего 17 лет.

Катеринка кивнула.

Поезд тронулся, перрон опустел, и мы остались на платформе одни, брошенные родители, а наша беспокойная, скандальная, но бесконечно любимая дочь ускакала искать в жизни какие-то свои пути.

Через день за Катеринкой уехал в Горький и Сережа Аникин.

А я и наш Сережка уехали в Батуми к маме, отдохнуть и повидаться.

Я звонила оттуда в Москву, интересовалась Катиными успехами, знала, что она получила по математике две четверки, а потом вдруг Алешка сказал мне:

– Встречай дочь, она приезжает в Батуми.

А на все расспросы отмахнулся, мол послезавтра сама расскажет.

И вот теперь батумский перрон, Катин вагон далеко от нас и мы с Сережкой бежим по платформе, а нам с подножки вагона машет рукой Катя в каком-то светлом, незнакомом платье.

Объятья, поцелуи, я незаметно смахиваю слезы.

Катя, вытащив чемодан из дверей вагона, тут же начинает тараторить. Её манера говорить напоминала мне осыпание иголок с засохшей новогодней елки: стоит себе елка и стоит, но чуть тронешь, и зашуршало, зашуршало, посыпалось...

Из этой кучи сухих иголок я выудила следующее:

Сдав математику на восемь баллов, Катя на экзамен по физике не пошла. Она надеялась получить девять баллов по математике и не сдавать русский, писать еще раз сочинение она была не в состоянии, и сбежала, забрав документы.

Как раз, когда ей надо было на поезд, к ней пришел Аникин проведать землячку, и проводил на вокзал.

В автобусе они дружно ругали туалеты в Горьковском университете, сопоставляли с туалетами в Московском.

И Катя уехала, а Сережка поступил, проучился год, и его взяли в армию. Катин выпуск брали в армию, вдруг возымело мнение, что интеллект не должен иметь привилегии, пусть служат все, и студентов срывали отовсюду, даже из консерваторий, правда, служить им нужно было, как учащимся, всего один год.

Вернувшись домой, Катя застала у отца в гостях его двоюродную сестру Надю Телегину. Родственники моего мужа отличались величайшей в мире способностью поучать невесток, то бишь меня, по поводу и без. Возможно, они учили всех подряд, я не имела возможности пронаблюдать, во всяком случае, Катя, как двоюродная племянница, да еще не поступившая, не была обделена педагогическим вниманием, от которого затосковала и, выпросив у отца деньги на билет, прикатила к нам на юг.

– А откуда у отца деньги?
– я заинтересовалась финансовыми возможностями мужа.

По моим подсчетам, пятидесяти рублей на дорогу дочери у него не должно было быть. Получка была через три дня.

– Не знаю, - беспечно отмахнулась дочка.
– Дал и всё.

По приезде домой мне удастся выяснить, что Алешка мечтал купить байдарку и имел уже заначку в размере 100 рублей втихаря от меня, но тут начались Катины путешествия, и он пожертвовал капиталом, пожалел дочку.

Мы прекрасно провели оставшиеся до начала сентября время, больше двух недель.

Купались, загорали, общались с моими друзьями.

С нами часто проводила время Иринка, младшая дочка Марины и Юры, на год моложе Сережки. Как-то я услышала, как Ирка говорит Сережке:

– Я ненавижу эту японскую сирень. Как только она начинает цвести во второй раз, это значит, что пора собираться в школу.

Да, у всех свои признаки осени. В Батуми - второе цветение сирени, у нас желтые листья, свинцовое небо, пять градусов тепла, временами мокрый снег...

Перед нашим отъездом домой приехал погостить две недели у тетки Алешка Хороших, и мы выбрались с ним на кладбище в Арге, покрасить бабушкину ограду.

Наша живописная группа из четырех человек привлекла внимание местных и к нам подошли трое: двое молодых ребят и один немолодой аджарец.

Окружили нас, сели, покуривая, переговариваясь на грузинском, вперемежку с русским, чтобы и мы оказывались вовлеченными в разговор. Вокруг синели высокие горы, спускались к нам крутыми зелеными склонами, на склонах висели на кустах местные коровы и жевали жесткие даже на вид листья.

Из парней, тот, что постарше, с обручальным кольцом на руке, оказался отчаянным балагуром, трещал без умолку, пока мы трудились поочередно, кисточек было две, а нас четверо.

Одна лихая корова, жующая куст на таком крутом склоне, что непонятно было, как она там зацепилась своими копытами и не скатывается вниз, так вот, эта корова привлекла мое внимание сломанным рогом.

Парень, заметив интерес к животному, стал про нее рассказывать:

– Эта корова просто разбойница. Как бы огород не оградили, какой забор не сделали, всё равно она туда проберется и всё поест, всё время её гоняем.

– Ну а молоко она хоть дает?

– Да какое там молоко, она еще и не подпустит. Ну, если ей хлебушка со сметанкой дать, тогда еще можно литр выдоить, - парень шутил, но вымя коровы и весь её вид спортсменки наводил на мысль, что сказанное недалеко от правды.