Комиссар Хольмг. Становление

— Еще раненые? — она посмотрела на ассистирующую сестру.

Та отрицательно покачала головой.

Алита прерывисто вдохнула, и горечь больничного воздуха мгновенно облепила небо и язык. Она еще раз посмотрела на залитый кровью операционный стол с покоящимся на нем телом.

— Я сообщу Лорду-Комиссару Тумидусу, — произнесла Палатина и покинула операционную, оставляя за спиной напряжение, молитвы и отчаяние.

Перепачканные кровью хирургические облачения так и остались на Палатине, когда она вышла за порог Миссии.

Поток раненных, поступавших все утро и весь день после ночного сражения, закончился, и теперь создавалось ощущение некоторого затишья. Гроза, так долго обходившая Рэкум стороной, наконец-то обрушилась на него. Всю вторую половину дня небо над городом раздирали молнии, сопровождаемые громом, но теперь, ближе к ночи, затянутые бесконечными тучами небеса просто посылали на землю струи монотонного дождя, словно оплакивая павших защитников Рэкума вместе с теми, кому посчастливилось выжить в этом бою.

Выйдя на ступени, ведущие во внутренний двор, Алита Штайн остановилась и, подставив лицо под холодные капли дождя, послала свой взгляд к небесам. В ее памяти всплыл давнишний эпизод, когда она сама была совсем юной послушницей…

…Ее охватил ступор. Алита, не отрываясь, смотрела на искаженное болью лицо и не знала, что делать.

Гвардеец умирал. Окровавленные, покрытые грязью и нечистотами пальцы прижимали к низу живота вывалившиеся из рваной раны внутренности, также покрытые слоем грязи и крови. Из раздробленного плеча торчали осколки костей, одна из которых нанизала на себя знак аквилы, некогда бывший шевроном, который ранее украшал форму гвардейца.

Вокруг раздавались проклятия, стоны, крики и молитвы. Издалека доносились выстрелы и взрывы, вплетающие свои грозные голоса в какофонию окружающих ее звуков, а она, не отрываясь, продолжала смотреть, как он молчит. Умирающий не проронил ни звука, и лишь по сузившимся в точку зрачкам да по вздутой от напряжения жилке у вспотевшего виска можно было понять, сколь ужасную боль он испытывает.

Алита опустила глаза. Ее взгляд скользнул по тому месту, где должны были быть ноги гвардейца, но их не было. На месте бедер торчали искалеченные обрубки, наспех перетянутые жгутом кем-то из полевых медиков. Было просто чудом, что раненого смогли доставить до сортировки и что он все еще был жив. Умирающий гвардеец дышал, судорожно поднимая и опуская грудь, в которой продолжало отмерять ритм измученное сердце, пока Алита стояла и смотрела в его немигающие глаза.

Резкий удар вывел ее из оцепенения. Рука будущей Палатины инстинктивно прижалась к пылающей щеке, в то время как сестра-настоятельница Ордена Феникс склонилась над гвардейцем, шепча слова молитвы:

— Император, дай мне силы, выполнить мой долг. Брат, прости меня за то, что я сейчас сделаю, — в ее руке блеснула игла инъектора. — Конец будет быстр.

И без того узкие зрачки раненого сжались еще сильнее, и гвардеец вздрогнул, после чего зрачки его медленно начали расширяться.

— И вечные врата широко распахнутся перед тобой.

Скованное маской нечеловеческой боли лицо умирающего просветлело, и сведенные мышцы расслабились, а жилка на виске пропала.

— Ты выполнил свой долг.

Взгляд гвардейца остекленел, и сестра-наставница закрыла его ощетинившиеся неподвижные веки.

— А я должна выполнить свой, — закончила она, поднимаясь.

А Алита так и продолжала стоять перед наставницей Бертранис, не зная, что сказать, лишь продолжая смотреть на шеврон с аквилой, пронзенный окровавленной костью.

Позднее, когда их отделение покинуло поле боя вместе с эвакуированными в тыл ранеными, и после того, как всем доставленным в госпиталь была оказана помощь, Алита стояла перед их Палатиной Гертрудой Жилье в присутствии сестры-наставницы Бертранис и слушала их слова, которые во многом сделали ее такой, какой она была сейчас.

В голове Штайн раздался голос Палатины Жилье, столь четкий, будто она слышала его всего несколько дней назад.

… — Его отделению поручено было занять стратегическую высоту, которую удерживали ксеносы с помощью тяжелого вооружения, — Палатина говорила так, словно клеймом выжигала каждое слово в душе послушницы. — Его звали Миклас Сил. Под прикрытием нескольких гвардейцев пробился к автопушкам и произвел взрыв. Высота была взята. Ксеносы полностью разбиты.

На секунду Жилье замолчала, но потом продолжила.

— Его нашли после боя. Он еще был жив. И продолжал жить, пока его транспортировали. Служа Императору, он сделал все, что было в его силах. И он заслужил того, чтобы с ним поступили так же.

— Но мы ничего не могли…

Палатина отрицательно покачала головой:

— Могли. И сделали. Мы подарили ему Милость Императора. То, на что вправе рассчитывать каждый гвардеец, когда больше ничего нельзя для него сделать, и ничем помочь, кроме как облегчить его страдания. Запомни, — голос Жилье стал тише, и от того еще сильнее врезался в сознание. — Каждый из тех, кого нам доводится спасать, чьи раны мы врачуем и кого возвращаем к жизни, чтобы он и дальше служил на благо Империума, ежедневно исполняя свой долг перед Императором, живет и действует на грани своих сил, порой свершая то, что лежит по ту сторону человеческих возможностей. То, что невозможно, но что ежедневно и ежечасно совершают наши доблестные воины. Помни об этом всегда.

Внезапно накатившие слезы в глазах Штайн стали настолько жгучими, что она едва различала стоящих перед ней Палатину и сестру-наставницу, а потом они резко исчезли, словно сам Бессмертный Император оттер их Своей рукой. И тогда взор Алиты прояснился, становясь кристально чистым…

…Дождь усилился, отчаянным стаккато барабаня крышам и навесам, рокриту и колоннам, стучась в мозаичные окна и витражи, хлеща тех, кто попадал под его неумолимые леденящие плети.

Она уже собралась направиться в комиссариат, когда увидела идущего к Миссии Гая Тумидуса. Не обращая внимания на хлеставший с небес ливень, Лорд-Комиссар шел, чеканя шаг, словно на параде, разбивая в мелкие брызги своей поступью образовывавшиеся лужи. Наконец он подошел к Штайн, осенив себя аквилой, и молча встал рядом с Палатиной, ни о чем не спрашивая и ничего не говоря. Они простояли так с полминуты, бок о бок, в молчании, не глядя друг на друга. Затем также молча Штайн медленно скрестила руки на груди, складывая их в Имперского орла. Октавиан повернул голову и посмотрел Алите в глаза. Она ответила таким же открытым взглядом, как был у Лорда-Комиссара, и едва заметно покачала головой. Гай Тумидус простоял еще несколько секунд, потом медленно кивнул и, круто развернувшись, ушел той же отточенной военной походкой, какой ходил всегда, не сбившись ни в одном движении.

Штайн проводила его взглядом:

«Мы ежедневно делаем то, что в наших силах, и еще то, что лежит по ту сторону человеческих возможностей. Но иногда у нас все же не получается».

Она развернулась и скрылась за дверями Миссии, за которыми, не переставая, продолжали рыдать небеса, посылая на землю потоки своих слез.

Дождь кончился под утро, оставив после себя промозглую сырость и серые, безликие сумерки с леденящими порывами ветра, от которых стыла кровь у дозорных и часовых на постах. Ночь не принесла измотанным до предела людям отдыха и покоя. Кошмары, пришедшие во снах, накрыли город в очередной неудержимой попытке хоть как-то сломить волю его защитников.

Губернатор проснулась посреди ночи от собственного крика.

Беззвучно плакала Ванесса, забывшаяся в полудреме в кратком перерыве между перевязками и уходом за ранеными.

Метались и едва слышно стонали, не приходя в сознание, получившие тяжелые ранения и увечья.

Погрузившись в собственный кошмар, спал Лорд-Комиссар.

…Он стоял над девятью свежими могилами, не в силах что-либо изменить. Он стоял один, бессильно сжимая в руке развивающиеся на холодном ветру красные кушаки. И у него не было слез…