Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина
Шрифт:
Господский дом (как он описывался в 1838 г) был очень скромным, деревянным, на каменном фундаменте, одноэтажным, пятидесяти шести футов длиной и сорока пяти с половиной футов шириной, с двумя крылечками, одним балконом, двадцатью дверями, четырнадцатью окнами и шестью голландскими печами. Его окружали кусты сирени. Было четыре жилых помещения, одно с баней, и парк в три тысячи футов протяженностью, с еловыми аллеями и дорогой, обсаженной липами. С садовой террасы можно было видеть речку Сороть (шириной в четырнадцать футов), вьющуюся по сочным лугам, с озером на каждой ее стороне: маленьким озером Малинец и очень большим Лучановым озером. Читатель найдет эту речку упомянутой в последней строфе «Путешествия Онегина» (ее образ есть и в главе Четвертой, XXXVII), Лучаново озеро фигурирует в главе Четвертой, XXXV и упомянуто в стихотворении, которое я цитирую в моих комментариях к первой строфе главы
13в тени.Здесь наблюдается типографская ошибка: словосочетание «в тиши», которое не рифмуется с «дни», — в обоих отдельных изданиях главы и в полных изданиях 1833 и 1837 гг. В черновике (2369, л. 20 об.) имеется «в сени», исправленное из «в тени». Последнее исправление в беловой рукописи — «в тени» (рукою Пушкина), тогда как в копии — «в тиши» (рукою Льва Пушкина).
LVI
1Цветы, любовь, деревня.Здесь интонация банальна, как и интонация похожих перечислений «objets charmants» <«прелестных вещей»> во второстепенной французской поэзии. Ср. у Ж. Б. Руссо, «Оды», III, VII:
Des objets si charmants, un s'ejour si tranquille, La verdure, les fleurs, les ruisseaux, les beaux jours… <O, сколь прелестные вещи — пребывание в покое, Зелень, цветы, ручьи, прекрасные дни… >.2Поля!Французское слово «champs», употребленное в псевдолатинском смысле (деревня), досадное галлицистское клише. «Aller aux champs» <«ехать в поля»> означало в семнадцатом столетии «ехать в деревню», «aller `a la campagne». См., к примеру, Этьен Мартен де Пеншен (1616–1705), «Георгики Вергилия», II:
Champs, agr'eables champs, vos bois et vos fontaines R'egleront d'esormais mes plaisirs et mes peines; Je cueillerai vos fleurs, vivrai des votre fruit, Content d'^etre 'eloign'e de la gloire et du bruit. <Поля, милые поля, ваши леса и ваши родники Определят впредь мои радости и мои страдания; Я нарву цветов, буду вкушать ваши плоды, Довольный жизнью вдали от славы и шума>.Восхваление деревни было около 1820 г., возможно, самым затертым общим местом поэзии. От «Посланий» великого Горация до рационалистических поделок Делиля эта тема пережила традиционную кристаллизацию и художественное разжижение. Даже мощная мелодичность Андре Шенье в конце восемнадцатого столетия не сумела дать ей новую жизнь:
Quand pourrai-je habiter un champ qui soit `a moi? Et, villageois tranquille, ayant pour tout emploi Dormir et ne rien faire, inutile po`ete, Go^uter le doux oubli d'une vie inqui`ete? Vous savez si toujours, d`es mes plus jeunes ans, Mes rustiques souhaits m'ont port'e vers les champs… <Ах, суждено ли мне иметь земли клочок Где, мирный селянин, на воле я бы мог Лишь спать и праздным быть, и в тишине, в забвенье, Поэт ненадобный, найти успокоенье. Вам, Музы, ведомо: еще на утре дней Стремился я душой в объятия полей. Mes r^eves nonchalants, l'oisivet'e, la paix, A l'ombre, au bord des eaux, les sommeil pur et frais. <Беспечной праздности, в тени, у лона вод, Где греза чистая над берегом плывет.См. также коммент. к главе Четвертой, XXXIV, 1–4.
«Деревенские пристрастия» Пушкина были реализованы, несколько неожиданно для него, в августе следующего (1824) года.
См. также у Гийома Амфри де Шольё (1639–1720), который начинает свои «Похвалы сельской жизни» так:
D'esert, aimable solitude, S'ejour du calme et de la paix, ............................................ C'est toi qui me rends `a moi-m^eme; Tu calmes mon coeur agit'e; Et de ma seule oisivet'e Tu me fais un bonheur extr^eme. <Пустынное, приятное уединение, Обитель покоя и мира, ............................................ Это ты возвращаешь меня самому себе; Ты успокаиваешь мое возбужденное сердце; И в праздности моей одинокой Ты делаешь меня необыкновенно счастливым>.На русском языке примером обращения к этой теме уже в 1752 г. (когда русской метрической <силлабо-тонической> системе стихосложения еще не исполнилось и двадцати лет) были «Строфы похвальные поселянскому житию» Василия Тредиаковского (подражание Горацию, написанное пятистопным хореем с перекрестной рифмовкой; этот размер был прекрасно использован в девятнадцатом веке Лермонтовым и в двадцатом — Блоком), в которых аркадский декор дан в строках 37–40:
Быстрые текут между тем речки; Сладко птички по лесам поют; Трубят звонко пастухи в рожечки; С гор ключи струю гремящу льют.3–4разность / Между Онегиным и мной; 10–11 [Не] намарал я свой портрет, / Как Байрон... Ср.: Байрон, «Чайльд-Гарольд», песнь IV, посвящение Джону Хобхаузу, 2 янв. 1818 г.:
«…я устал последовательно проводить линию, которую все, кажется, решили не замечать… Я напрасно доказывал и воображал, будто мне это удалось, что пилигрима не следует смешивать с автором. Но боязнь утерять различие между ними и постоянное недовольство тем, что мои усилия ни к чему не приводят, настолько угнетали меня, что я решил затею эту бросить — и так и сделал [в последней песни]»
В черновом наброске письма к Николаю Раевскому-младшему, в июле 1825 г., в Михайловском, в самый разгар работы над «Борисом Годуновым», Пушкин писал: «Правдоподобие положений и истинность диалога… вот истинное правило трагедии… Какой человек этот Ш[експир]… Сколь жалок перед ним Байрон как трагик… этот Байрон… разделил между своими персонажами те или иные черты собственного характера: свою гордость отдал одному, свою ненависть другому, свою меланхолию — третьему… это вовсе не трагедия… Читайте Ш[експира]…» <оригинал по-французски>.