Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

⁵В любви считаясь инвалидом.Сполдинг перефразирует:

Считая себя ветераном, раненным В любовных сраженьях…

¹⁴для нас.Для Пушкина, Онегина и третьего героя романа — Читателя, все трое — светские люди.

XX

Ахъ, онъ любилъ, какъ въ наши лта Уже не любятъ; какъ одна Безумная душа поэта   ⁴  Еще любить осуждена: Всегда, везд одно мечтанье, Одно привычное желанье, Одна привычная печаль!   ⁸  Ни охлаждающая даль, Ни долгія лта разлуки, Ни музамъ данные часы, Ни чужеземныя красы, ¹²  Ни шумъ веселій, ни науки Души не измнили въ немъ, Согртой двственнымъ огнемъ.

^1,9наши лета; долгие лета.Интересен сдвиг в ударении (аналогично «годы», «года»). Не знаю, подразумевал ли Пушкин в первой строке «в наше время» или «в нашем возрасте».

¹²Науки.Широкое понятие, включающее в себя все виды знаний. См. также вводное замечание к коммент. строфы XVI.

¹⁴девственным огнем.Этот и иные эпитеты, характеризующие Ленского, были общепринятыми. См., например, описание Аллана Клэра в «Розамунде Грей» Чарлза Лэма (1798), глава 4: «…при виде Розамунды Грей в нем вспыхнул первый огонь» и «в его характере была та мягкая и благородная откровенность, которая свидетельствовала, что он еще девственно невинен в делах света».

XXI

Чуть отрокъ, Ольгою плненный, Сердечныхъ мукъ еще не знавъ, Онъ былъ свидтель умиленный   ⁴  Ея младенческихъ забавъ; Въ тни хранительной дубравы Онъ раздлялъ ея забавы, И дтямъ прочили внцы   ⁸  Друзья-сосди, ихъ отцы. Въ глуши, подъ снію смиренной, Невинной прелести полна, Въ глазахъ родителей, она ¹²  Цвла какъ ландышъ потаенный, Незнаемый въ трав глухой, Ни мотыльками, ни пчелой.

³умиленный.Фр. «attendri» — растроганный, умильный, смягченный, готовый расплакаться, трогательный.

^3–4Он был свидетель умиленный / Ее младенческих забав.Явно французская фраза: «Il fut le t'emoin attendri de ses 'ebats enfantins». Любопытно и привлекательно соответствие русского «забав» и французского «'ebats», также, равным образом, русского «надменных» и французского «inhumaines» в главе Первой XXXIV, 9.

^9–14Ср.: Парни. «Эротические стихотворения», кн. IV, элегия IX:

Belle de ta seule candeur, Tu semblois une fleur nouvelle Qui, loin du Z'ephyr corrupteur, Sous l'ombrage qui la rec`ele, S''epanouit avec lenteur. <Прекрасная своим душевным чистосердием, Ты казалась новым цветком, Который вдали от соблазнителя Зефира Таится в тени листвы И медленно распускается>.

¹¹В глазах.Галлицизм («aux yeux») быстро укоренился. См. полвека спустя у Толстого в «Анне Карениной», ч. I, гл. 6: «в глазах родных».

^12–14Мотыльки, как правило, не обращают внимания на сладкий запах белых колокольчиков Convallaria majalis, по Линнею, который у русских называется ландышем, у французов — «muguet», в старой сельской Англии — «mugget», у Томсона («Весна», строка 447) — «Lily of the Vale», а у Китса («Эндимион», кн. I, строка 157) — «valleylilly» — прекрасного, но ядовитого растения, которое, хотя поэты и расцвечивали им свои пасторальные пейзажи, в действительности смертельно для ягнят.

В другой, зачеркнутой, метафоре, относящейся к той же девице (вариант строфы XXI), Пушкин, несомненно, имел в виду этот же цветок, намекая, что он может погибнуть под косой (очевидно, по его первоначальному плану, Ольга должна была подвергнуться более настойчивым ухаживаниям Онегина, чем в окончательном тексте).

В заметке на полях, оставленной нашим поэтом на его экземпляре «Опытов в стихах и прозе» Батюшкова (ч. II, с. 33; «Выздоровление», 1808), Пушкин правильно критикует своего предшественника за то, что применил для «убиения» ландыша серп жнеца вместо косы косаря (см. Сочинения 1949, т. VII, с. 575; дата неизвестна, вероятно 1825–30 гг.) [38] .

38

Против строк Батюшкова «Как ландыш под серпом убийственным жнеца / Склоняет голову и вянет» Пушкин написал: «Не под серпом, а под косою. Ландыш растет в лугах и рощах — не на пашнях засеянных» (примеч. пер.).

Следует заметить, что в главе Шестой, XVII, 9–10 ландыш превращается в обычную лилию, которую точит некий обобщенный, но энтомологически вполне возможный червь.

XXII

Она поэту подарила Младыхъ восторговъ первый сонъ, И мысль объ ней одушевила   ⁴  Его цвницы первый стонъ. Простите, игры золотыя! Онъ рощи полюбилъ густыя, Уединенье, тишину,   ⁸  И ночь, и звзды, и луну — Луну, небесную лампаду, Которой посвящали мы Прогулки средь вечерней тмы, ¹²  И слезы, тайныхъ мукъ отраду.... Но нын видимъ только въ ней Замну тусклыхъ фонарей.

⁴Его цевницы.Поэты начинают с этого аркадского инструмента, переходят к лире или лютне и кончают тем, что полагаются на вольные свирели своих собственных голосовых связок, что по-гегелевски, замыкает круг.

⁵игры золотые.Детство — золотая пора жизни, поэтому детские шалости тоже золотые.

Все это мало что значит в тексте; оно и не предназначено что-либо значить или выражать современное представление о детстве. Мы всецело находимся во французском (более, чем в немецком) словесном мире Ленского: «flamme» («пламень»), «volupt'e» («сладострастие»), «r^eve» («мечта»), «ombrage» («тень»), «jeux» («игра») и т. д.

^5–8 Было бы ошибочно рассматривать Ленского, лирического любовника, как «типичный продукт своего времени» (как будто время может существовать отдельно от своих «продуктов»). Напомним услады «любовной меланхолии»: «Источники и непротоптанные рощи, / Места, любимые блеклой страстью, / Прогулки при луне… / Полночный колокол, стон при расставанию» (Флетчер. «Славная доблесть», дейст. III, сц. 1) и прочий подобный «fadaises» <«вздор»> семнадцатого века, восходящий к тошнотворным персонажам ранних итальянских и испанских пасторалей.

⁶рощи.Пушкин отдал Ленскому (чтобы не пропадали) в строфах XXI и XXII строки, которые сам сочинял в юности. Ср. черновик отрывка, написанного предположительно в 1819 г.:

В с<ени пленительных> дубрав, Я был свидетель умиленный Ее [младенческих] забав ........................................ И мысль об ней одушевила [Моей] цевницы первый звук.

Обычно я перевожу слово «дубрава» английским словом «парк» (каковым она и предстает в ряде мест на протяжении романа), но иногда «парк» незаметно переходит в «лес» или «рощу». К тому же множественное число в элегии 1819 г. дает определенный ключ к пониманию единственного числа в строке 1823 г.