Коммунист во Христе

Дмитрий Данилович, отвыкнув ездить в телеге, держал коробку на коќленях. Миша Качагарин, вроде и не думающий ни о чем, кроме езды в теќлеге, неожиданно высказал:

— Власть-то, знамо, она строгая, то одно, то другое зарокатают. А житьем вот и пра-вят. Сонечка наша у нас главней. Да и те же старушки, которым она по милости бутылки в запас продает. Ну в гороќдах, там другое что, свое. Властям-то и надо бы душу наставлять к миру, чтобы обманом люд не жил, а они запретами разными всем рты заќконопачивают…

Это, можно сказать, обычные разговоры деревенского люда. Но то, что высказал такое кроткий и покладистый Миша Качагарин, Дмитрия Даниловича как-то насторожи-ло. Беда-то вот и к тихо блаженным в душу прокрадывается.

В избе Поляковых, теперь художника, настежь распахнуты окна. В маќстерской что-то громыхало, слышались голоса Прасковьи Кирилловны и Андрея Семеновича.

— Мухи-то, окаянные, роем летят, да и комары наберутся…

— Вымахаем, вымахаем, Прасковья Кирилловна, как крамолу злостную, — мягко, с растяжкой слов, глуховатым голосом, отвечал художник, заняќтый, видимо, какой-то пере-становкой. — Пускай к нам дух тополиный да черемуховый входит… Божья благодать…

Дмитрий Данилович, оставив на своем крылечка сонечкину коробку, в комбинезо-не, с обтертыми паклей промасленными руками, вошел к худоќжнику в мастерскую.

— А вот и наш герой, — встретил его Андрей Семенович, успевший уже переодеться в свободную толстовку и застиранные брюки в пятнах краски. — Дай-ка на тебя взглянуть, каков ты, хозяин. Новое-то, благое, ныне на челе у человека светится задорным огоньком, — обнялись.

— Наводи-ка порядок, Семеныч, — сказал Дмитрий Данилович, — да и собирайся в баньку. С дороги-то и хорошо. Таи и потолкуем. А то сраќзу и за кисти.

— Мечтал, мечтал о твоей баньке. В квасном пару на кирќпичах погреться. Травкой полынной хворь паразогнать городскую, выќкурить ее из бренного тела.

3

Дмитрий Данилович подошел к мастерской художника со стороны своего проулка, окликнул. Полагая, что Андрей Сеќменович не расслышал голоса, постучал легонько в стекло.

— Идем, коли, Семенович…

— Иду, иду, — послышалось из мастерской.

Через минуту вышел в накинутой на плечи легкой длинной куртке, пижамных брюках, тапочках: на босу ногу с цветным целлофановом мешочком в руке, на котором красовалось сине-зеленое изображение Адќмиралтейства. По прошлогодней тропке напра-вился в огород, где меж двух тополей был узкий пролаз в коринский огород. Тополя ис-точали аромат молодых листьев. Художник ловил этот, как он говорил, божий дух, уга-дывая в нем краски и цвета. Знал все деревья в овиннике Коќриных, мог каждый ствол вы-писать по памяти. Примечал, как одни дереќвья год от года матереют, другие, укоренясь, вбирают неприметно в себя вечное время, оставляя неизменными метины на повеќрхности коры.

Обшарпал о металлическую скобу подошвы тапочек, на порожке бани обтер о мокрую тряпицу и вошел в предбанник, оглядел, что тут прибавилось нового с прошлого года.

Банька была из трех половинок. Справа комната для отдыха, слева сама баня с па-рилкой, душем, ванной. Новое сразу бросилось в глаза: из теплого предбанника был вход в пристройку. Дмитрий Данилович поќказал, какой они с Иваном соорудили бассейн. Ле-том в пруде можно побрызгаться, а в холод неплохо по-барски побаловаться в таком вот сооружении…

— Как у нынешнего заправского чиновного вельможи на личной даче, — отшутился Дмитрий Данилович, когда художник высказал похвалу. — Дело своих рук, оно и радует.

В сухом жару парилки знойно пахло лесом и лугом. Дмитрий Данилович плеснул на раскаленные кремневые камни зеленого настоя из трав и листьев. И целебный жар влился в грудь. Внутренняя стенка парилки была обложена красным кирпичом, прежнего еще обжига. В ней проходил дымоход и нагревал кирпичи. Взяли по распаренному вени-ку прошлогодќней ломки, потрясли над головой. От жарких кирпичей и запаренќных трав шел особый дух. Для мягкости пара поддали на кирпичи и камни хлебного квасу. Распа-ренные выскочили на волю. Дмитрий Данилович в пруд, Андрей Семенович поостерегся, поостыл в предбаннике.

После приятного утомления вошли в теплую комнату передохнуть. Завеќрнулись в простыни, расположились в креслах, выделанных из березовых кряжей. Дмитрий Дани-лович достал из шкафчика фарфоровые стопочки, черную бутылку с бальзамом, знако-мую уже Андрею Семеновичу. На столике, тоже березовом, стоял кувшин с солодовым квасом и кружки.

— Вот и давай по глоточку от всякой хвори. — По глоточку, было тоќчно сказано, больше не полагалось, лишнее не на пользу. Черная бутылка тут же и пряталась. Квас по-сле бальзама тоже полагалось пить не сразу. Лекарство надо ощутить, дать ему войти в кровь, поверить в него, выждать, пока оно не обезвредит в теле то, что вызывает недуг. А встречу отметить — это уже за столом, в доме.

Густое черное снадобье настаивалось на меду и водке. Разные цветќки весеннего сбора, корешки, почки, кора. Горьковато-сладкое, чуть хмельное, оно вязло во рту. К де-душке Даниле этот рецепт перешел от своего дедушки. Что-то было и самим испробова-но, перенят от Марфы Ручейной, вычитано в книгах старинных знахарских. Природа от любозќнательных ничего своего не прячет за семью неоткрываемыми замками. К тайнам своим она любознатца сама подводит.

— Нюша вот тоже принимает. Перед чаем утром и вечером. Вроде и на пользу, — высказал Дмитрий Данилович, покивав головой. — Не всякую ведь хворь на нет изведешь. Что говорить…

Помолчали, переживая беду, свалившуюся на Анну Савельевну и сеќмью. Дмитрий Данилович налил в кружки квасу, помедлил спросил Андрея Семеновича:

— А помнишь как мы все в печках-то парились?.. Старики чай гоняли с травами. Сидели с полотенцами на шее, потом исходили.

Обоим что-то навевалось в этот блаженный час тоской по утраченной слиянности человека с природой и звало выговориться.

В детстве Андрей Семенович парился в той самой печке, которая и сейчас стоит в его избе, ломать ее не хотелось. Сложена славным мастером, дедушкой Федором. Хвалить печное паренье не стал, сказал о парной бане, что это чисто русское изобретение, идущее от этой саќмой русской печки. А мы вот такую баню у себя в городе почему-то фиќнской зовем. Сами финны недоуменно дивятся, что это мы свое за ихнее выдаем. И вроде показ-но хвалимся: и мы не лыком шиты, что вот у вас, то и у нас…

— Щедрость наша и самоуничижение. Этим глуповато порой и тщиќмся. Все в руки само лезет, от того что много… Бери, бери, коли нраќвится считай своим, — высказал ху-дожник с ухмылкой, как бы уже с насмешкой над самим собой. — А мы новое, похлестче старого сыщем, или другое чего придумаем. А то и так обойдемся, не привыкать. Без за-зрения и у чужих свое же позаимствуем. А чтобы придуманным-то тоќбой самим в полной мере пользоваться — тут надо тебя ловчее меня приќзнать. А кому-то еще и лень свою по-пытаться преодолеть. В наше вреќмя, вдобавок ко всему, еще и против "установок" пойти. Вот и тянем друг друга в болотину из зависти. Там, в болотине-то все особи без роду и племени.

Развеселясь грустью, разговорились по-расейски: "Наша жизнь, раньќше спать ло-жись, знаем дурь свою, а вот с ворота не стряхнем, раньќше баре, а нынче демиургены ше-велиться не дают".

— А банное дело у финнов все же отменно поставлено, — вроде как и впрямь чем-то своим поделился Андрей Семенович. — Пустяк вроде бы, ан нет!.. Культура быта! Она с малого, и всегда с чего-то своего, лично семейного и начинается.

— Русское-то наше паренье еще толком и не разгадано. Киќрпичный там, или глиня-ный пар очень пользительный, особенно в сочеќтании с деревом, с той же березой. — Дмит-рий Данилович умиленно улыбнулся. — Не в раз, да и не каждому докажешь, в чем тут де-ло. А самочувствие не обманешь. Доведется вот тому же финну попариться с нашим ве-ничком в такой вот печке, как скажем, у Старика Соколова. Почует он пользу, и не муд-рено, наделает из особой глины, может нашей русской, кирпичей для лечебной парилки, наподобие боќльшой печки. И преподнесет нам как ихнее чудо…