Коммунист во Христе
Шрифт:
Весело, даже с задором, хохотнул и художник, высказав:
— Все у нас так: "Бога нет, царя не надо". Так в песне-то поется. И можно продол-жить по-моховски: "Демиургены наша власть, ей и покќлоны класть". Все сами с усами. А на деле-то — без Бога, да и царя, к дьяволу в клещи и угодили. Демиургенами того и друго-го — царя и Бога, и заменили. Против своих родовых привычек — бунтуем, мечемся как на-стеганные.
Отринув укорные смешки, Дмитрий Данилович, тоже не без улыбки, поделился своими задумами:
— Грешным делом сам вынашиваю мечту о кирпичной парилке.
Андрей Семенович рассказал о своей поездке в Финляндию. Побывал в гостях у одного архитектора. Тоже банькой попотчевал, там это ритуќал особый.
— Поспорил наш деятель с финном по-русски: "Кто кого перепарит". Финн выско-чил и в озеро. А наш сидит в жару, в каком вода закипает белым ключом. — И вроде как осудил что-то в характере нашего парельщика: — Во вред себе, а удаль выкажу… Вот ведь мы какие.
Дмитрий Данилович поинтересовался устройством купальни у финна. Андрей Се-менович обрисовал: четыре метра на три, отделан голубым кафеќлем. У них с Иваном в бе-лом кафеле, какой, с божьей помощью, не инаќче как уворованный, "достали" и привезли городские зятья.
— В грехе вот великом… А что сделаешь. И ты живешь "как все" — признался греш-ный без греха пахарь. — Унесенного-то, утаќщенного, почти всем и хватает. Выгодней не продать, а вот чтобы у тебя его "достали".
И как бы в оправдание своего греха, Дмитрий Данилович сказал, что без устройст-ва своего дома, той же при нем баньки, теплички, и друќгого разного по мелочи, все будет казаться, что деревенское наше жиќтье-бытье где сравнить даже и с худым городским. А должно бы лучшим быть — не квартира тесная, а дом с усадьбой. Судить-то о крестьяниќне и надо по тому, как его жилье устроено, дом и все вокруг. Тут же спросил, как у финских фермеров поля обрабатываются. Северные креќстьяне землей дорожат. К каждой пяди у них особое отношение.
— Фермеры — фермерами, как бы подытожил свой выспрос, — а пашня-то, что ихняя, что наша, колхозная, одинаково умелых рук требует.
Андрей Семенович побывал у финских Фермеров. Его интересовал преќжде всего человек. Но для художника-крестьянина труд на земле — осќнова жизни. Таким трудом и создается личность устойчивого характера. Сказал о пахотных землях. Они у финнов в низинах. На холмах лева, а между ними нева, канавами разделенная. Пшеницу хорошую выращивают, сахарную свеклу, травы и все другое. Своей землей кормятся. Трактоќра ко-лесные, со всевозможным набором орудий, удобных для малых полей.
— Но что меня поразило, — Андрей Семенович как бы еще жил тем виќдением, — так это то, что многие финские фермеры лес сажают, а посеќвы сокращают. В лесу живут, а елки, сосны сажают, посадки удобряќют, как вот и паля. Бережение природы в жестком за-коне. — Всякой расќтительности, воды, зверья, рыбы…
— Лес, природа, это главнейшее богатство не только своей, а
всей Земли, — не сдер-жался Дмитрий Данилович. — Как реки воды свои в моря несут, полнят их, так и лес бере-жет твою жизнь, — высказался он и смолк.Лес — растревоженная боль Дмитрия Даниловича. О нем хотелось ему особо пого-ворить с художником. И ни где-нибудь, а в самом лесу. Чтоќбы и деревья слышали их раз-говора и как-то ответили, и потому он спросил, помолчав, как финские крестьяне заделы-вают концы полей, осќтавляют ли борозды?.. Объяснил, что по этим признакам хлебороб может угадывать мастерство другого хлебороба.
— Хотелось самому бы посмотреть, — вроде как не удовлетворенќный ответом художника, сказал Дмитрий Данилович. — В войну и не до того было, а любопытство брало на поля во вражеской земле взглянуть. В часы затишия от боев и взглядывалось. Нашему брату, как и вам, хуќдожникам, полагается ощупью все опознавать.
Андрей Семенович, отпив глоток квасу, резко поставил кружку, подќвинул ее к се-редине стола, воскликнул, всплеснув руками:
— Совсем ты меня, Данилыч, заговорил… А о находках-то на Татаровом бугре что молчишь?.. Не такие уж и забытые мы богом. Иначе нечисќтая сила не свила бы себе гнез-до возле нас. Необратимых грешников чего ей искушать. А мы, значит, те, на ком Святая Русь стоит. Дьявол нас захотел онеподобить, а мы вот против него пошли стеной. Корни-то нашего демиургенизма в таких вот татаровых буграх и оседают.
Дмитрий Данилович не сразу и не прямо отозвался на такой высказ художника. Начал как бы издалека. Вспомнил их прошлогодний разговор на самом Татаровом бугре.
— Вот мы с тобой, Семеныч, поговорили о тогдашнем нашем эмтеэсовском пропа-гандисте, как он словечком демиург поигрывал. А ты вот теперешнее начальство "деми-ургены"… Оно и пало на язык. Теперь у нас не говорят социализм, или там коммунизм, а заменяют твоим словечком "демиургенизм", а начальство величают "демиургенами".
Художник расхохотался, сказал:
— Кто же верней молвы метким речением раскрасит и сразит нелепости наши. Такое в нас из горя своего рождается. И опять же не уныло и злобно, не срамным ругательским высказом, а уничижительно усмешлиќвым словом. И даже, можно сказать, научно, с этим самым "измом". Руќсский смех, он как бы нам свыше предпослан, в нем зрелый рассудок.
— В Татаровом бугре и верно, что горе наше вековое копилось. Но как вот из себя-то нам его выкорчевать, коли оно в плоть въелось, — с заботой высказал Дмитрий Данилович. — Поначалу-то и думалось, тоќму же отцу, дедушке, о поле широком. А то, что клятое место надо поќрушить, кто кому это мог сказать…
И Дмитрий Данилович поведал художнику обо всех чудесах, случившихся на Та-таровом бугре при его срытии. И о том, что было еще в гражданскую войну предсказано Старику Соколову, тогда красному бойќцу особого отряда. И как исчезли с бугра кости и очутились на кладбище перед Маркой Ручейной и дьяком Акиндием.
— А сейчас вот, — закончил свой рассказ Дмитрий Данилович, — я прихожу на свое поле ровно в светлый храм. И как перед ликом госпоќда Бога там стою. Что это вот такое, и отчего так?..