Коммунист во Христе

Дмитрий Данилович заглянул в мастерские. Контору обошел, не хотелось объяс-няться с председателем и парторгом о случившемся в бору. Поди уж подняли бучу. Но и знать хотелось, как там, в райкоме, все восприняли. Не шутка — межколхозлес, владыку всех местных лесов, с засеки турнули, рощу своей объявили. Вроде бунта и вышло. Такое не прощается. В недавнее время, можно сказать, вчера, — торопись сухари сушить. Да и потом — вернутся ли домой?.. "А почему не могла быть бунта, если…" Но это всего лишь ярость, гнев на мгновение. Все тут же и потухло, как клич среди глухих о беде или призыв к безучастным сердцем. Чудо, что отстояли бор. Дело свое сделали, а кричать об этом — какой смысл… Но как решиться так же вот поступить завтра? Можно ведь и не осмелить-ся.

В мастерских, к удивлению, все было спокойно. Колотин, собравшийся на обед, толком даже и не знал, куда они все ездили с Гарусковым… Значит никто, ничего. Неужто Сухова остереглись?.. А, может, и художника, Андрея Семеновича?..

Из дому Дмитрий Данилович все же решил позвонить лесничему. С ним-то надо непременно поговорить. Хотя бы поставить в известность, рассказать, как все вышло. Не больно верилось, что с его согласия подкрались к бору… Споткнулся на слове "мужи-ки"… Как раз и выходит — бунт или… плач дитяти о том "как лес вырубали".

Лесничего в конторе не оказалось. Перезвонил секретарю директора межколхозлеса. По-пал на "самого"… Замялся было, но спросил о лесничем. На вопрос директора, назвал се-бя. директор сказал, что лесничий в отпуске. И ни намека о случившемся в моховском бо-ру. "Не знают, не ведают, не доложили еще?.. А, может, и без него делалось, втихую?.." Ну, и ладно. Ничего, выходит, и не произошло. Так бы "ничего" и когда бор смели под-чистую. Над протестами моховцев, самого Дмитрия Даниловича, Старика Соколова, толь-ко бы посмеялись: что за беда, сосны новые вырастут, а где раньше-то были, чего гляде-ли?.. И Сухов бы спросил: "Где раньше были?" Так ведь это же прием — не замечать, а по-сле руками развести: "Согласны, но… что теперь сделаешь?.."

С такими мыслями Дмитрий Данилович и остался. Одно выходило: ничего не про-изошло, никакого бунта. Вроде уворовать случайно помешали и воры примолкли… Потом тебя тихо и подловят за такую инициативу. Если шкуру и не сдерут, то душу-то остраща-ют. Больше уж и не захочешь на рожон лезть. Все это давно каждому известно, но вот… Дедушка Данило всю жизнь прожил под страхом такого ожидания, так и председательст-вовал. А тебя самого минет ли когда страх такой?.. вот вечный вопрос у мужика, не пере-родившегося еще вконец в колхозника.

Дома внуки и внучки наперебой рассказывали, как они с дядей художником спасли Гороховское Устье — красный моховский бор. Будто оберегли свое добро от неведомо ка-кой страшной силы. Лиха уже и нет больше на их земле.

Светлана слушала их и расспрашивала обо всем до подробностей. Дети проявили отвагу, хотя и не осознают полностью свой поступок. Для них это вроде игры. Свои дей-ствия и взрослыми оцениваются не сразу. Но что-то вот побудило детей к такому поступ-ку. Скорее всего, жизнь этого дома.

Анна Савельевна обвиняла во всем Сашу Жохова.

— Чего было от него ждать. Вся семья вороватая, для него и чужое — свое.

Иван подозревал, что у Саши была негласная сговоренность с председателем, Ни-колаем Петровичем. И связано это с доставанием труб для фермы. Выходило, что и они, правдолюбы Корины, отец с сыном, причастны к афере. Все и свивалось в змеиный клу-бок.

Беспокоили Ивана, как вот и отца, ребятишки. В представлении их бор был спасен от преступников. А когда начнутся передряги, обвинят в соучастии в этом "преступлении" их родного дедушку и дядю. И в сознание войдет, что так и должно незаконно все делать-ся, как бы втихую. И кто кого обхитрит.

Ивана бередили с новой силой завсегдашние дедушкины вопросы: "Какую же надо иметь людскую чистоту наделенному властью?.." К ней, к власти, больно рвутся хваткие негодяи. Они друг с другом и сталкиваются, что называется, по интересам. У порока азартный порыв нажиться.

Вечером к Кориным зашел Андрей Семенович, художник. Пришел, тоже обеспоко-енный, Старик Соколов. Как ты не гадай, а все они выступили против властей. Дмитрий Данилович поделился с ними своими опасениями. Вся вина падет на них, на Кориных. И что ребятишек своих настроили на сопротивление, и в этом обвинят. Так и будут истолко-вано тем же бывшим прокурором Сашей Жоховым.

— Усматривается протест действием маленьких сограждан властям. И нет ли тут внушения неповиновения со стороны взрослых дядей, — вроде как с иронией высказался художник. Но тут же и сам озаботился, — так и истолкуют, если сами мы будем пассив-ны… А как же еще от беззакония защищаться. Только вооружившись законом. И по со-вести своей поступать. А это значит — напереди должно быть просвещение, чтобы закон каждый знал, и гражданская дисциплина, осознание быть послушным закону. А мы вот от азбуки закона и совести отучивались со школы… Вокруг все же больше хороших людей — Личностей. Дети в этом и убедятся на примере спасения векового бора. Слово теряет силу, если оно в стороне от действий. Не защити мы бор и ругай демиургенов, какая нам будет вера и какая польза от нашего ругания?.. Ссора-то с лесорубами у меня вышла. И дети по-верили мне. Значит, в душах у них что-то было для такого выбора… А что стало бы, если бы я ограничился разговорами и отступился, не полез под повал?.. Какое мнение тут у пе-дагогики, — обратился художник к Светлане.

— Дети запомнят этот случай. Может он будет единственным в их жизни. Они за правду постояли, — слегка смущаясь, рассудочно высказала Светлана. — Правда живет и должна побеждать. Но и другое пойму: за Правду надо бороться всеми силами. Ей, Прав-де, трудно. Но с Правдой лучше всем. Этому не научишь скоропалительно, это — воспита-ние. Семья и школа закладывают такое в ребенке и тем формируют Личность. Наша беда в массовости невежества от невоспитанности, от затушевывания совестливости. Разо-браться прежде всего надо каждому в себе. С самими собой и между собой. Без осознания себя и самоуважения — мы винтики, какими нас уже посчитали. Какие родители, взрослые, такие и дети… Защита бор — это порыв нравной личности. Сказано "нет" противочелове-ческому или по современному — антиобщественному действу… Но кто сослался при этом на закон, защищающий природный дом человека?. И есть ли у нас такой закон?.. А это главный закон жизни всякого общества. Он не пишется, он — вера. Будущее копится в на-роде. Опыт Добра и есть закон жизни. А мы свое прошлое стараемся обеззаконить. Твер-дим: наше сегодняшнее самое лучшее. Выходит, вырубить вековой бор лучше, чем его со-хранить? А если такое и учитель внушает, и должностное лицо, а то и родители… Наш Пушкин сказал: "Ученых много умных мало…" А ум-то выказывается в разумном поступ-ке. Умному не нужна власть, нужна Вселенская Истина. Умный учится у всех, даже у не-умных. Но прежде у народа. А нас призывают все штурмовать. И мы радостно поем: "Штурмовать далеко море призывает нас страна…" А открытия-то великие совершены Личностями по зову и долгу души и сердца.

Светлана говорила, обхватив ладонями блюдечко с чашкой чая. Глядела в него, словно читая там слова. Старик Соколов повернул голову в сторону молодой учительни-цы. Вот ведь от кого надежду-то ждать, высказывал его взгляд. Через то, что и как каждый из нас будет делать, все и к детям переходит, к молодым…

Художник, Андрей Семенович, возвел руки, словно в молитве:

— Вот это мысли учителя, — воскликнул он выспренно, когда Светлана отняла руки от блюдечка и смолкла, как бы виновато улыбнувшись. — Главной фигурой на Святой Ру-си во все времена гласно или не гласно были, есть и будут впредь три ипостаси: Учитель, Священник и Хлебороб. Хлебороб землю не может обмануть, учитель — ученика, ребенка, а священник — целитель души, взывает к Божьему небу во благости церковных колоколов. Обману — никогда не укрыться. Это — микроб, проникающий а хилое тело и дух. Он тут же и выказывается хворью. Мы все ныне микробом лжи поражены и это начинаем понимать. Во времена Чехова интеллигенция кричала: работать, работать. Сама же была во многом истеричной и инфантильной. О беспомощности своей метнулась в террор, революцию. Ей казалось это эффектней, чем просвещением истине служить. Ныне вроде бы все работаем. Но живем и ходим вяло во тьме, как под пастухом разношерстное деревенское стадо. Ско-пом из года в год таскаем одно бревно, кем-то подсунутое для выказа работы. Бросаем его на полпути, чтобы другим было что поднять, а затем тащить, чаще назад. Душа в труде не участвует, когда труд не от души и не освящен смыслом истины… Крестьянин нас питает, учитель крепит разум и лепить душу творца, а священник наставляет дух на миротворст-во. Эти силы нельзя разъять. Все блага наши от усердного в вере их общего труда. Но лу-кавый нас помутил, учителя и мужика мы выпихнули на задворки. А попов, кто не захотел подкраситься красным, — под вышку подвели. Все во крамоле, в сплошной вражде друг с другом. Ворона-то как подметил: "Из крамолы выбивались родники…""Небоязни" — "бо-язни", вот чего нам не хватает. Рушители Добра объявили себя творителями светлого бу-дущего. Отвергли благого демиурга и заняли его место. Стали демиургенами, точнее — демиургынами. Демиург — творец, а "гын" — гонитель, погоняло стада, пастух гусей, пу-гальщик… Появились человекобоги и понуждают все штурмовать. Стихия духовного ос-копления и может нас вогнать в черный бунт. Насилие над насилием всегда до поры в те-ни. Но оно и новое насилие родит.

Несмотря на осознание блага свободы, в каждом сидевшем досужее за коринским самоваром, где-то в глуби себя таился неисживный гнусный страх, в котором никто не хо-тел признаваться. Сидел это страх и в самом художнике. И он переживал все недуги дере-венского мира, выневоливая из себя боль словом. И она выходила из тела, как зараза под воздействием лекарства — этого его слова. Мир людской тот же единый организм, тело, сложенное из членов своих — человеков. И при недуге одного члена — боль во всем теле. Излечивается этот недуг стремлением каждого члена — человека, изжить в себе болезнь, этот "гын", нечистую силу.