Кому в навьем царстве жить хорошо
Шрифт:
— А мой батюшка ему за покражу короны царевой чуть голову не снес? — подхватывает Муромец. — Слыхал я, что он потом разбойником заделался; бывало, притаится в кустах у дороги, возка купеческого дождется да как засвищет! Лошади понесут, возок с добром по кочкам разметут, а он потом собирает…
— Ага, — всхрапывает Сивка, — он еще как-то глухой ночью моего батюшку со двора свести пытался, да оплошал: батюшка как двинул копытом — конокрад по грудь в сыру землю ушел, едва откопали!
— Ты, хозяин, кошель-то проверь… на всякий случай… — лает пес.
Тут молодец как возрыдает слезами горючими:
— Вот так всегда, как
Устыдились мы с Муромцем:
— Прости ты нас, злоязыких, и впрямь негоже отца сыну в упрек ставить. А ты сам каков человек будешь, мастеровой аль торговый?
— Да вор я, вор, — безнадежно отмахнулся Васильевич, — сызмальства мастерству воровскому обучен, а нынче уж поздно иное ремесло постигать. Вот кабы мне такую работу, где только воровать и надобно, уж я бы не оплошал, честным трудом жил!
— Не слыхал я о такой работе… — говорит Муромец в раздумье. — Разве что купцом али казначеем, да и там, ежели попадешься, места живого не оставят. А в чужедальних землях искать не пробовал?
— Второй год ищу… — вздыхает Семен Соловей. — И меня уже по трем царствам-государствам ищут… Не с голоду же мне было помирать, горемычному…
— А что ж тебе от нас надобно, Васильевич? Зачем поджидал-то?
— Да вот, — стучит Соловей по камню, — приметил на свою беду. Так бы ехал и ехал, горя не зная, ан глядь — на валуне придорожном надпись выбита. Прочитайте-кось, сами поймете.
Мнется Муромец:
— Ты бы, Сема, вслух почитал, что ли… А то мне отсюда не видать, уж больно буковки махонькие…
Усмехнулся я понимающе, уважил неграмотного:
— «Направо поедешь — себя спасать, коня потерять; налево поедешь — коня спасать, себя потерять; прямо поедешь — женату быть; назад поедешь — трусом слыть». Нет, назад точно не поедем.
Волчок камень со вниманием обнюхал, лапу над ним задрал:
— И прилежный же писец выискался — цельный год, поди, долбил без устали! Навряд ли шутки ради… Ну да я быстрей управился!
Сема Соловей сверху на пса косится, спускаться не спешит:
— Вот и я думаю: не для красы он здесь положен — добрым людям на упреждение. Битый час сижу, выбрать не могу — и так плохо, и эдак нехорошо. Решил двух путников дождаться, жребий бросить да разделить дорожки по справедливости.
Сема Муромец ладонь ко лбу приложил, в даль вгляделся — ни по одной дороге встречного не видать!
— Нам жребий бросать не с руки, вместе приехали, вместе и выбирать будем. Тебе, Сема, какая больше глянулась? Вернее, какие две — меньше?
— Давай, — говорю, — Сема, мы тебя женим! Эвон ты у нас какой молодец справный, поутру щетину нож вострый едва берет. Сыщем невесту тебе под стать…
— Бородатую, что ли? — хмыкает Муромец. — Нет уж, спасибо, видал я, что женитьба с добрыми молодцами делает — ни медовухи тебе выпить, ни к девкам на село завернуть. Прямая дорожка, поди, дальше с левой сходится! Давай лучше я у тебя в дружках похожу.
— Ну, ежели сыщешь девицу краше моей матушки, так уж и быть — женюсь.
Муромец только хохотнул, тетку свою, Василису Прекрасную, вспоминая.
— Направо тоже как-то не тянет, — размышляю я вслух. — Коня жалко, как-никак, друг верный, да и матушка огорчится. Все-таки прямо нам, Сема…
— А может, налево? — говорит Муромец
с надеждою. — Авось пронесет!Поглядел я налево — дорожка ровная, не колдобистая, впереди лес зеленый видать. Кто его знает, что каменотес неведомый сказать хотел? Себя потерять — заблудиться, что ли? Эх, где наша не пропадала, не пропадем и в лесу! Глядишь, и Семе на подвиг наскребем.
Взмолился тут Семен Соловей:
— Если вы и впрямь налево ехать вздумали, возьмите меня с собой — все равно мне, беспутному, свет не мил, а там, глядишь, и пригожусь!
Придержали мы с Муромцем коней:
— Ты хоть с оружием управляться умеешь?
Сдвинул Соловей брови, подбросил на ладони четыре ножа булатных — и откуда только выхватил! — и давай в дуб за нашими спинами метать. Так около ушей и засвистело! Обернулись мы — а ножи по самую рукоять в дерево ушли, дупло беличье с четырех сторон закогтили.
Мы так рты и пораскрывали, только ворон крыльями трепетнул одобрительно:
— Ловок! Не к добру!!! Кар-р-р! Кар-р-р!
Приняли мы Васильевича в свою дружину малую, побратались с ним и дальше поехали.
Потянулся вдоль дороги лес нехоженый, бор вековой. Прямо сказать, ходить-то по нему особо и нечего — ни ягодников, ни орешника, одни мухоморы с поганками по кочкам хороводы отплясывают. Сумрачно в лесу, а как солнышко вниз покатилось, и вовсе неуютно стало. Пора бы и местечко для ночлега присматривать, пока кони впотьмах спотыкаться не начали.
На наше счастье, приметил Соловей избушку в стороне от дороги. Мы с Муромцем так бы мимо и проехали — неказистая избенка, приземистая, стены мхом поросли, крышу дожди вычернили, за деревьями на нет теряется. Из трубы дымок курится, слыхать, как ухват о горшок чугунный лязгает, заслонка печная дребезжит и голос старческий, надтреснутый, коту вороватому выговаривает. Потом и кота слышно стало — видать, от одних слов не раскаялся, пришлось веником помогать.
Завернули мы коней к избе, постучались в ставень распахнутый. Выглядывает в окошко старуха сморщенная в платке цветастом. Носом крючковатым потянула и сморщилась:
— Глянь-кось, доселева человечьего духа слыхом было не слыхать, видом не видать, а нынче сам на порог пожаловал!
Утер я рукавом лоб взопревший:
— Дух как дух, знамо дело — с дороги, а ты, бабушка, приветь нас ласково, накорми-напои, в баньке попарь, он и уйдет!
— Вот ишшо, баньку им топить, дрова переводить! Небось из ручья напьетесь, мухомором зажуете! Коль сюда добрались, пущай вас и дальше черти несут, зареклась я незнакомым молодцам дверь отпирать. Развелось вас тут, богатырей проезжих, честной Бабе Яге из дому выглянуть боязно — то в печь живьем засунуть норовят, то ступу угонят, давеча гуся-лебедя недосчиталась, только голова открученная да след богатырский на грядке с репой сыскались. Вон отсюда, проходимцы, пока метлу самометную на вас не спустила!
— Не горюй, бабушка, мы твоему горю подсобим — больше ни один лиходей в избу не войдет! Засучили мы рукава, на ладони поплевали:
— А ну-ка, избушка, стань к нам задом, к лесу передом!
Ухватили избу за углы и давай раскручивать! У Семы Муромца силушки немерено, я приколдовываю малость; Соловей тоже пыхтит, старается. Повернули избу, дверью к дереву ближайшему приставили. Окошки в избенке махонькие, нипочем Бабе Яге не выбраться. Высунула она нос крючковатый в щелочку, давай нас совестить: