Кому в навьем царстве жить хорошо
Шрифт:
— Экая молодежь нынче нервная пошла, слова им поперек не скажи! До чего здоровенные бугаи вымахали, а туда же — всяк пенсионерку заслуженную обидеть норовит! Да я в ваши годы…
— Ты, бабушка, в наши годы пакости почище этой строила!
Припомнила Баба Яга молодость свою развеселую, подобрела голосом:
— Что вам от меня надобно, окаянные? Дела пытаете аль так по лесу шляетесь?
— Дела, бабушка! Пусти переночевать, а мы тебе за то дров наколем и воды на неделю нанесем!
— Поправляйте избу, дуралеи, тогда и говорить будем!
Раскрутили мы бабку с ветерком, взяли
Раздобрилась Баба Яга, курицу печеную на стол выставила, каравай хлеба нарезала, зелена вина в чарки плеснула. Сама ладошкой щеку подперла, любуется, как мы кушанье уплетаем.
— Эх, деточки, и куда вас на ночь глядя несет, неужто не боязно?
— А ты расскажи нам, бабушка, куда — авось убоимся!
— Вот те раз, — дивится Баба Яга, — трех верст до царства подземного, навьего, не доехали, а все ни сном ни духом! Вот уж где головушки бесшабашные… Сказывала мне сестрица моя меньшая, Баба Яга Лукоморская, что от Кощея Бессмертного с дружками-чародеями добрым людям никакого покоя нет, всюду ему нос сунуть надобно… вижу, и сынок ему под стать, на тот свет прежде батюшки поспешает. Заворачивайте коней, пока не поздно, туда-от час езды, а обратно прежде смерти не поспеть: к навьям дорожка в одну сторону, оттого неезженой и кличут — не гляди, что натоптана.
Сбледнул чуток Муромец:
— К упокойникам, что ль?
— Да нет, навьим царство только из-за подземности своей прозывается, а народ там самый что ни есть обыкновенный. Правит им лютый царь Вахрамей Кудеярович, держит при себе дружину разбойную — по ночам на землю выбираются, поживу ищут. Все селенья ближние разорили, разграбили, храбрых защитничков порубили, дома пожгли, людишек в полон угнали, в этой стороне только я одна и осталась. Никто еще от Вахрамея вырваться не сумел, птиц и тех на подлете стреляет.
Переглянулись мы с побратимами. Оно, конечно, честь богатырская, но и впрямь боязно стало. Кабы знать еще, что не напрасно сгинем…
— А растут ли в навьем царстве цветочки аленькие, о семи лепестках?
У Бабы Яги глаза на лоб полезли.
— До цветочков ли, когда волки да вороны по полям бранным падаль подъедать не успевают! Кто его знает, слыхала я, что есть у Вахрамея сад, а в том саду всех цветов земных и подземных по дюжине, птиц да зверей по паре; ежели в вахрамеевском саду цветочка аленького не сыщется, значит, его и вовсе на свете нет.
Пропали у нас сомнения последние — трудна дорога, да верна, а добрым молодцам только того и надобно.
— А нельзя ли как-нибудь тот цветок у Вахрамея выпросить аль выкупить?
Пригорюнилась старуха:
— Ох, детоньки, не дело вы затеяли! Уж больно лют Вахрамей, может и на месте зарубить, слова сказать не давши. Да есть и у него слабинка — шибко до красных девок охоч. Жен у Вахрамея цельных три терема, и все никак не уймется: какую добром возьмет, какую силой принудит — никто ему не указ. Скрадите где-нибудь девицу-красавицу да поклонитесь ею навьему царю, авось смилостивится.
— А ты, Яга Ягишна, не сгодишься? У нас и мешок припасен…
Развеселилась карга, пальцем костлявым погрозила:
— Все бы вам, молодцам, шутки шутить,
нет бы к старухе прислушаться — поди, больше вас, вместе взятых, на белом свете прожила, плохого не посоветую.Доели мы курицу, бабка кости в миску сложила, мне сует.
— Накось, выгляни во двор да высыпь у крылечка, может, песики бродячие прибегут.
Вышел я на крыльцо, посвистел условно. Чего, думаю, на бродяжек добро переводить, свой пустобрех с утра не кормленный, как бы еще один гусь головы не сложил — водится за Волчком такой грешок. Не видать что-то пса, только звуки дивные сверху доносятся — не то стон прерывистый, не то скулеж хриплый. Соступил я с крыльца, голову задрал — сидит мой пес на крыше, трубу лапами обвил, осиновым листом вместе с ней колотится, а за углом три волкодлака рядком сидят и на Волчка облизываются. Увидали меня с миской, хвостами завиляли, навстречу пошли. Я миску выронил да скорей в избу. Позади только захрупало.
— Ну как, дитятко, прибегали мои песики?
— Прибегали, бабушка…
— Не обидел ты их?
— Таких обидишь!
— То-то же! Ежели ишшо кто на гусей моих покусится — вслед подуськаю, мало не покажется!
Постелила нам бабка на полу, сама на печь спать полезла. Посреди ночи будит меня Соловей, за плечо трясет:
— С-с-сема! — А у самого зубы так и лязгают. — Я-а-а… во двор… по надобности… а там… о-о-о!
Перевернулся я на другой бок, бурчу сонно:
— Ничего не попишешь, волкодлаков бояться — до утра терпеть…
— Сема, ты чего подумал? Окстись, какие волкодлаки?! Не верю я в них, то сказки бабкины! Я коней проведать вышел, а на них какие-то девки простоволосые в лунном свете голышом катаются, только смех по лесу идет!
— Пить надо меньше…
— Сема, да вставай же! Заморят коней чертовы бабы!
Выскочили мы из избы — точно, гоняет кто-то коней по лесу, топот то ближе, то далече слыхать. Захрустели ветки, вылетает на поляну Сивка — весь в мыле, глаза стеклянные, и сидит на нем без седла, без поводьев, девка бесстыжая. Волосы по ветру развеваются, под полной луной зеленым серебром мерцают.
— Стой, окаянная!
Выскалила девка зубы, рассмеялась, коня пятками пришпорила. Прижал Сивка уши, прямо на нас помчался. Едва пригнуться успели, — взвился конь поверх голов, подковами сверкнул, жаром пыхнул и дальше полетел.
— Зачаровали коня, заразы!
— Кто, Кощеич?!
— Кикиморы клятые!
За Сивкой два других коня по поляне промчались, сызнова в лес канули. Тешатся кикиморы, морят коней — не уловишь.
Сцепил я зубы, сел на завалинке, вытянул костяной гребень из кармана, давай волосы охорашивать. Чешу не спешу, кикимор будто не замечаю.
Осадили девки коней, загляделись:
— Не продашь ли гребешок, добрый молодец? Богатырю о своей красе думать негоже, а нам, девицам, как раз положено!
— Продать не продам, а спешитесь — так подарю.
Пошушукались кикиморы, посмеялись. Спрыгнула старшая с моего Сивки:
— Повезло нам, девоньки, на гнилой товар пришел слепой купец! Коней выкупает, а красных девок не замечает!
— Какие вы девки — пеньки лесные сучковатые, только ночью шкодить и можете, коней да молодцев морить!