Кому в раю жить хорошо...
Шрифт:
Народ поглазел и начал расходится.
Вскоре возле нее остались три возбужденных статных не то старца, не то молодых человека. Они появились последними. Трое о чем-то спрашивали: нашла — не нашла, пригодилось — не пригодилось, но она не понимала, а только кивала головой, крепко сжимая зубы и кулаки, чтобы не разреветься. Потом трое заспорили между собой, и смотрели на нее с удивлением, как на чудо, тыча в нее посохами…
Один из них возложил руки на голову, и голова раскололась надвое.
Боль разлетелась тоже. В каждом месте стала другая — сразу стало легче. Какая-то часть боли вышла наружу, и висела в воздухе, став частью Ада. О том, что Бог создал человека из левой и правой части, Дьявол не однажды пытался ей втолковать, но его слова были не больше, чем образное наставление. Она и раньше чувствовала нечто
Ужас сыграл с ней злую шутку: испугавшись за себя еще больше, Манька внезапно успокоилась. Ей стало наплевать и на Ад, на свою расстроившуюся сущность, на боль, и на вампиров. Люди улыбались, теперь она видела это так же ясно, как то, что трое приняли ее за знакомую, и улыбнулась им в ответ. Через свою голову, которая в это время пыталась облить ее грязью.
— Не бойся! — попросил один, удержав в своей призрачной и несуществующей руке ее руку.
Манька услышала слова его ясно, почти как голос Дьявола, но другой, радостный и доброжелательный. Голос не летел отовсюду, он исходил из определенного места.
— Она не боится, — сказал второй, и тоже положил руку поверх ладони первого.
— Так надо, — успокоил ее третий, очевидно понимая, что Маньке приходится несладко.
— А как там старик? — спросил один из них, озорно сверкнув глазами.
— Нормально, — Манька пожала плечами. Наверное, они спрашивали ее о Борзеевиче.
— Надо понять, — сказал один из них. — Войти в огонь и понять! Мы не должны мешать…
Все трое шумно заговорили между собой на своем языке. И ушли.
Манька расстроилась, подключая затылочное зрение, чтобы понять, что происходит на другой стороне…
И обомлела, позабыв, что она в Аду.
Земля у Дьявола была настолько неописуемо красивая, что увидеть и умереть — было невеликой платой за ее кадастровые достоинства. Пусть не тем зрением, каким положено…
Похоже, чешуйчатый отнес ее в какой-то парк, или зоопарк, уложив на широкую резную плиту, вокруг которого разливалось небольшое озерцо или запруда… С высокой скалы в озеро красивейшим водопадом, над которым сверкала яркая радуга, падали тонны воды, само озерцо было чуть выше реки, и как-то странно устроено, стекая в реку бурным потоком, а источник, очевидно, был где-то на дне озера… Местность просматривалась далеко, будто она лежала на склоне высокой горы. Впрочем, так оно и было. С плиты, на которую ее усадил чешуйчатый, склон просматривался, как на ладони.
Здесь были тысячи и тысячи видов растений, птиц и разнообразных существ. Целые полчища насекомых, бабочек, гусениц всех сортов и мастей, и с синими прожилками, и в красную крапинку, и бледно-зелененькие, и голубенькие, и разномастные, дружно объедались мягкими побегами, которые перли из земли, будто в ускоренном режиме прокручивался фильм. Цветы, невообразимых форм и расцветок, росли букетами, как в цветочном магазине, обрамляя садовые дорожки, и распускались на кустах и деревьях между сочными плодами. Райские птицы щебетали в тысячи глоток. Строгие птицы, веселые птички, диковинные… все они сидели в куче насекомых, придирчиво выбирая вредителя, чтобы не нажить себе обжорства. Не брезгуя мясом.
Манька заметила, что мухи вьются возле невысоких корявых деревьев с толстыми мясистыми сучьями, на которых висели плоды, странно похожие на мясные вырезки в тонкой кожистой оболочке. Мясные деревца мало походили на деревья. Тем более, что они умели ползать. За каждым из них оставалась дорожка, из объеденной до корней травы. Настоящий комбайн, который переваривал траву и выращивал мясные вырезки на косточке. У них почти не было листьев. А те, которые были, вряд ли можно назвать этим словом: две пары связанных в пучок рук, которыми деревца срывали листья с деревьев. Просто приближались к дереву, обползали кругом, приближаясь своими листьями к листьям дерева, и дерево оставалось полуголым, а ползучие ползли дальше. Вырезки были на три-пять килограмм, мелкие закрывались зеленой чешуей, крупные плоды попадали реже: они падали на землю под собственным
весом, и гнили, чему особенно радовались медведи, устроившие на поляне игрища, валяясь на мясных вырезках. Один такой плод оттащило в сторону саблезубое уродливое существо, похожее на тигра, но далеко не такое, как его рисовали на Манькиной памяти. Урчащая как котенок зверюга принялось катать вырезку по земле, но только ползком, на брюхе.Клыкастые, беззубые, хищные и травоядные животные мирно сосуществовали, играя и ластясь, греясь в жиденьком бледно-голубовато-желтовато-зеленоватом тумане, поднимавшемся от земли. В принципе, его можно было назвать белым, но с оттенками. Сверху лился такой яркий свет, что все в нем тонуло. Обезьяны, похоже, занимали одно из ведущих положений, им с удовольствием разрешали почесать спину. Особо блохастые залазили в самую гущу стаи и начинали отчаянно чесаться. И весь обезьянник принимался выискивать донимавшую животное прыгающую паскуду. У него перебирали и разглядывали каждую волосинку. Три стаи обезьян заметила Манька, и к каждой выстроилась очередь, строго блюдущая порядок, выставляя рога, если наглый удалец пытался пролезть между копытами.
На обилие овощей и фруктов никто не обращал внимания, разве что жирафы и чувственной красоты длинношеие животные, нет-нет да и сдергивали один другой плод с самых верхушек. Листьями брезговали. Как величественные корабли проплывали по низине динозавры — мечта Дьявола о самом себе. Рыбы в небольшом ручье, чуть ниже озера и в самом озере, настолько обленились, что высовывали из воды пасти, замирали, а насекомые падали в их рты под собственной тучностью, и рыбы так и оставались с открытыми ртами, потому как в желудках, очевидно, уже не было места для новопожелавших быть съеденными.
Туман был повсюду. Иногда он плескался на земле маленькой лужицей, или поднимался серебристым паром, или лежал в виде камня, похожего на лунный, приобретший причудливые формы. Белая земля, смешанная с черной из растительных остатков, была повсюду. Разломы скальной белой земли имели переливы и прожилки, ломающие свет, или испускающие свет, будто внутри горел огонь, напоминая тот, который струился в ветвях неугасимого полена. Дьявол люминесцировал отовсюду, где мог разгуляться всей своей энергетической мощью, и получалось, что объекты в свете тонули буквально. Она так и не поняла, откуда столько света. Казалось, светилось само небо. Еще дальше открывался вид на город, настолько живописный, что описать его никому не хватило бы слов. Город был белый-белый, и голубой с переливами, как туман, в котором нежились животные. Высокие дома-дворцы с широко распахнутыми дверями принимали всех желающих. И каждый дом пользовался популярностью. К небу взлетали башни и шпили. Здания стояли далеко друг от друга, но между ними вилась широкая дорога, такая же белая, как дома и все рукотворное, по которой почти никто не ходил. Человекообразные существа предпочитали летать. Существа были разные. Как полевые цветы на лугу. Воздушные, коренастые, стройные, похожие на колобок, разные по цвету кожи, по строению лица с разным набором конечностей. То появляясь, то исчезая. И все с крыльями. Озабоченные. С большими плетеными из лозы пакетами и корзинами. Спокойные и вежливые. Иногда пробегали мимо, останавливались, как вкопанные, бросая в ее сторону удивленный взгляд. И уходили по своим делам, не задерживаясь. Не пряча взгляд, не расстраиваясь, не злорадствуя. Как если бы она была прошлогодним листом, случайно залетевшем на каменную плиту.
А уж чертей была тьма-тьмущая, что мух на мясных вырезках.
Здесь на них никто не обижался. Кто-то начинал говорил обратное, кто-то соглашался посидеть с ними, поиграть в азартные игры, очевидно, это отнюдь не возбранялось, или ругал и пугал — в общем, методы приструнить безобразников были разные, и никто не сходил с ума, как она, когда черти овладевали ее головой.
Наверное, они не понимали, что люди в ее измерении не видят их, поэтому, читая их мысленные обращения, когда черти начинали высмеивать, человек, вместо того, чтобы стать чуть умнее, исполнял их безумные, казалось бы, бесовские шуточки. Но дважды ей пришлось признать, что черт вполне мог поддержать умную беседу, и не ради красного словца. И Манька бы не удивилась, если бы вдруг узнала, что черти — осколки Дьявола, которые он посылает вместо себя. Здесь он ходил голосом, как Манькино сознание, когда она сканировала свое тело.