Кому в раю жить хорошо...

В общем, от чертей, человеку, обретшему вечную жизнь, облаченного оком Дьявола в бессмертие, когда само сытое праздное существование становилось бременем, тут польза была немалая. Безудержно одаривал Дьявол своего избранника, и чтобы и тут не кончалось напоминание о близости Небытия, черти терроризировали население, оберегая все самое лучшее своими противными качествами. Наверное, в этой тучной, загнивающей в изобилии Утопии без чертей было не обойтись. Только они могли расшевелить не тем словом помянутое, сонное, обожравшееся, и зачем-то всеми отринутое место. Черти были вполне материальными, имели плоть и кровь, и завсегдатаи, обретшие покой, долголетие и святость, нередко расстраивались, если попадали под пристальное рассмотрение упомянутых личностей. Они вели себя настолько пронырливо, что абстрактно мыслящие обитатели Ада(Рая) отмахивались от них, как от назойливых мух. Заметив праздного зеваку, черти бросались к нему толпой. Он подхватывал скарб и улепетывал во все лопатки. И черти гнались за ним, объединяясь попарно и по трое, настигали беглеца, и тот останавливался, внимательно выслушивая каждого черта.

Они тренькали на музыкальных инструментах, подсовывали людям разные пакостные изделия, во всю глотку распевали похабные и зачастую оскорбительные стишки собственного и не очень собственного сочинения, что-то чертили и строили, хихикали и стонали, жаловались на свою несчастную жизнь, и не считаясь ни с какими авторитетами, высказывали праведные обличительные речи, от которых слушатели, кроме, естественно, обвиняемого, ползали на животах. Некоторые, правда, наоборот, будто искали общества черта, и тогда черти становились объектом домогательств. Но они быстро расплывались в улыбке, располагаясь к приятной обходительной беседе, не гнушаясь принять обличие человека, который обратил на них внимание. Одна такая парочка расположилась у подножия возвышения. Манька минуту другую прислушивалась к их разговору, заинтересовавшись.

Человек ткнул в нее пальцем, забыв задать вопрос.

— Порода новая, существо невидимое, — объяснил черт, хитро прищурившись.

— И… Он же с крыльями! Как человек! А не пробовали…

«Они видят мои крылья!» — догадалась Манька, вспомнив о них.

— Пробовали, но не за плечами они у него, а на плечах. От света его корчит. Ночная зверюга. Привыкла жить во тьме. Болезный он, — черт поморщился. — Отче совсем ума лишился, создает полуфабрикаты. Может, фантазия иссякла?

— Ну, я тоже не из корыта вылупился. Оберег смог поднять, а тут не справится?!

— Зверь он, горбатый, кривой и страшный. Как смерть! Вот кому он гробы приготовил?! — черт взглянул на нее так пронзительно, что Манька ужалась, почувствовав себя букашкой. Черт ее видел. Он не шарил глазами, как его собеседник. — И от Зверя недалеко ходит, — продолжил глумиться над нею черт. — Сегодня Зверь к нему, а завтра он Зверем! А медалька на груди пропечатает: «Мо-ло-дец! Прощай Небо, здравствуй Землица!» Пускай полежит, глядишь, созреет. А нет, нечего жалеть о несбывшемся, мало ли о чем Господь подумал. Что же, все мысли Мессира надо воплощать в жизнь? Подумает-подумает, и перестанет думать!..

— Зуб мудрости не дается просто так. Вырвать его, и вся челюсть отлетит. Вот ты пришел к человеку в ночи, посмотрел на его землю, и ночь черна, и ты черен. И хочешь, чтобы слепой порадовался твоему приходу? Поймай-ка черного кота ночью! Я тоже мыслью Мессира был. Крылья-то — настоящие! Это мы сейчас друзья, а там ты мне был злейший враг! Короче, покажи его Мессиру.

— Но ты же радовался! Я всегда думал, что ты радуешься! — изумился черт, вылупившись на собеседника.

— Я?!. Я слезами умывался и сопли из ушей выковыривал. Как же мне было не радоваться, когда я, наконец, настигал тебя?!

— Мессир о нем знает. Он сам нелегкого принес… — Черт снова покосился в Манькину сторону.

— Зачем?

— Чтобы Зверя посмотрел. А он не стал смотреть, он за нами охотится! Береженого Бог бережет! Пойдем-ка отсюда, не ровен час, положит в гроб и утащит под землю…

Один стал слегка напуганным, второй усмехнулся.

Оба заторопились.

Наверное, для жителей Рая (Ада) наступило время обеда или ужина. Или закончился рабочий день. На улице их осталось меньше. Черти, лишенные крыльев и жертвенных агнцев, учинили новую забаву: надувались как воздушные шары и летели ввысь, соревнуясь, кто поднимется выше.

Манька отчаянно позавидовала и тем, и другим. Ей бы здесь понравилось. Не будь она периодической таблицей Менделеева и осликом вампира. И там ей не было места, и тут ей не было места.

Черти будто дразнили ее: лопались над самой головой, шлепаясь о землю, как тряпицы, наполненные водой, вскакивали, и припускали к своим. Самые отважные и отчаянные плюхались там, где она сидела. Кто будет уступать место привидению? Один даже сел между крыльями, представляя, что это именно его крылья. Он все время косил через плечо, и, образно выражаясь, выбирал такое положение, чтобы крест крестов оказался на груди. Манька заметила его, когда затылочное зрение развернулось, и она вдруг начала видеть Утопию будто в зеркале, как когда смотрела через черта на подвал избы из бани…

Не обходили вниманием мелкие пакостники и животных, но те были еще менее восприимчивыми к братве с мелкими рожками, веселыми рожами и шерстью. Саблезубый зверь лишь потянулся и скребнул по десяти килограммовой мясо-плодовой вырезке когтями в два Манькиных пальца, когда два черта стащили его добычу, зевнул, то ли издав рык, то ли отрыжку, перевернулся кверху брюхом и совершенно не реагировал, когда шутники, не зная, что теперь делать с мясным деликатесом, начали совать ее ему под нос, стараясь открыть пасть и положить между зубов.

В небе зажглись… Трудно передать сияние падающих огненных столбов света. Все-таки, видимо, закончился рабочий день. Нельзя сказать, что наступила полная ночь, просто свет начал собираться в пучки, земля загорелась. Небо стало темно-фиолетовым и темно-синим. Манька не могла оторвать глаз от разноцветных трепещущих полотнищ, от искрящихся струй ветра, выплывающего из земли тумана…

Пошел дождь.

Лужи наполнились, не успевая просачиваться в землю, и ручейки быстро превратили речку в бурную реку. Потревоженные рыбины, отучившись выгребать против течения, проплывали мимо, как бревна, переваливаясь друг через друга и образуя заторы. Вот для чего нужны были пираньи: сдохшая от старосты рыба никому не лезла в пасть, а пираньи могли быстро и безболезненно освободить место для плодившихся и размножавшихся.

И там, где ступали люди и черти, притаптывая траву, она поднималась, густая, как ковер.

Существа, которых в ее расплавленной объективности не было и в помине, летали, шныряли, ходили и ползали, иногда у самого уха…

— Господи, Дьявол, затвори дверь, я не могу войти и не могу выйти! — мысленно взмолилась Манька, раздваиваясь, теперь уже не на лево и право, а на зад и вперед. — Я не должна здесь быть! Не должна! Я же в Аду сижу! — спохватилась она, сообразив, что потеряла день.

Она только сейчас вспомнила, что нужно найти душу вампира.

Спасибо черту — напомнил!

Ей страшно не хотелось возвращаться в свою каменную и расплавленную реальность. Царствие Дьявола… лучшая его часть, было так близко, за спиной, и до боли хотелось остаться там кем-нибудь, зверюшкой, травинкой, той же мухой, достигшей преклонного возраста, чтобы почувствовать себя существом в полном смысле этого слова. Но она не могла проникнуть за пределы своего Бытия, только заглянуть.

Манька выплыла из-под реальности, и ужас поверг ее в отчаяние.

Здесь мало что изменилось: с неба падали огромные скалы, лава плавила камень, огромные глыбы скал течениями волокло мимо, а легкие, забитые пеплом, как будто зацементировались… Она дышала, но не чувствовала воздуха, чудом оставаясь живой. Или их уже не было. Она вспомнила наставление: войти в огонь и понять. Инструкция инструкции рознь. Манька застонала, встала на корточки, проползла площадку плиты, на которой сидела, из конца в конец. Плита оказалась не такой большой.