Кон

– Мама?!
– Тимур в ужасе остановился в дверях.

– Беседовал с отцом?
– спросила мать, не оборачиваясь.

– Да, - сказал Тимур упавшим голосом.
– То есть нет... Не о чем нам беседовать... Я его к черту послал, если честно...

– Ну и правильно, - сказала мать, опуская голову на сплетенные пальцы.
– Я его тоже послала... когда-то... только не к черту, а подальше...
– она хохотнула.
– Тима... когда я шла первый раз на Кон, я, дура, тоже ничего не боялась. Молодая была, моложе тебя... Помню, как мы вышли на поклон, а самого спектакля - не помню. Помню, стою на краю сцены, мокрая, горячая, в пудре... Зал - как море... С ума посходили, орут "браво", чуть с балконов не падают...
– Она торопливо плеснула из бутылки в рюмку, отхлебнула коньяк, как воду. Поморщилась, улыбнулась: - Да... Это было такое счастье... И сто спектаклей - счастье, жизнь... И сто двадцать... И сто пятьдесят... Одну роль я почти семнадцать лет играла, Тимочка. Мне другие роли предлагали - не бралась, думала, не стоит, вот отыграю свой "Шторм"... А когда "Шторм" сошел с Кона... мне уже было за сорок, а я играла восемнадцатилетнюю... "Шторм" выдержал сто пятьдесят семь представлений! Я поняла, что больше никогда и ничего не сыграю. Не могу ничего играть после моей гениальности на Коне... Обо мне так и говорили - "гениальная Тимьянова"... А я не знаю, была ли я хорошей актрисой или Кон сделал меня... сделал меня такой, потому что ему понравился спектакль. Возможно, именно Кон... и убил во мне актрису. Это как наркотик -к нему пристрастишься... и пустота. Я могла бы играть по сей день... Я могла бы работать, Тима! Кон... Я так его любила. Я его обожала, это чудовище. Лучше бы тебе держаться от него подальше... Но ты не хочешь синицу в руках. Ты не хочешь годами ставить детские утренники...

– Не в том дело, мама...

– Я знаю, в чем дело, - сказала мать раздраженно. И тут же попросила почти шепотом: - Тима... Обещай, что ты хоть мне-то спектакль покажешь. Прежде чем тащить его на Кон... Обещай, а?

Женщина стирает белье в ледяной воде. Всхлипывает, стискивает зубы - и стирает снова, трет о железную гофрированную доску, вода в тазу берется льдом, женщина ранит руки - но продолжает стирать... В ремарке нет никакой стирки, нет мороза, нет грубого фартука прачки. Согласно пьесе героиня сейчас скучает на даче, сидит в беседке, разговаривает с гостем под далекое пение граммофона...

– Молодец, Оля. Умница. Кир, не подходи так близко. Держи дистанцию во всех отношениях... Да, молодец!

Репетиция шла своим чередом; Тимур сидел в зале, в пустынном царстве скрипучих кресел, и ему казалось, что он видит исходящую от ребят энергию. Купается в ней; с Кириллом надо будет дополнительно поработать, он немного проваливается в этой сцене, роль Писателя - не из легких... Но Тимур знает, что и как сказать, что и как надо сделать, чтобы все встало на свои места. Оля молодец. А Дрозд... Что с Дроздом? Определенно что-то происходит, надо будет выяснить после репетиции...

Женщина отбрасывает мокрую тряпку. Ее руки сведены судорогой, она не может пошевелить и пальцем. Ведет светскую беседу.

...Еще три года назад Тимур поставил этот спектакль в собственном воображении и многократно просматривал его, критиковал и снова просматривал, проигрывал по очереди все роли, разочаровывался, ненавидел, гнал прочь... Вскакивал ночью от внезапных ярких снов - а эту сцену можно бы изменить вот так... Возвращался к спектаклю, зачитывал пьесу до бурых пятен кофе на страницах, рисовал мизансцены, вылавливал в толпе лица людей, похожих, как ему казалось, на вымышленных им героев.

Вот беда - с каждым новым просмотром то, что увиделось Тимуру, все более отдалялось от исходника, от текста, знакомого "со щенячества"; Тимур ставил курсовые и дипломные работы, был в институте на хорошем счету, но только полгода назад набрался смелости и окликнул в коридоре проходившую по своим делам студентку Виту - с тем, чтобы предложить ей роль в "Трех братьях"...

...Здесь будет перемена света. Тимур точно знает, каким должен быть этот свет, примитивное клубное оборудование не способно на такой эффект, но Кон... Кон сделает.

...Кирилл и Борис нашлись одновременно. Оля пришла позже - перед этим ее роль играла другая актриса, но только с появлением Дрозда все стало на свои места, и призрачные персонажи навязчивых Тимуровых снов стали наконец обрастать плотью, и тогда он понял с ужасом, что все делал неправильно, что эти вот живые люди властно меняют его задумку самим своим существованием и что все надо начинать сначала...

...Ему казалось, что музыка в лирической сцене Дрозда и Оли так же материальна, как его, Тимура, рука. Что он может протянуть ее и подтолкнуть диалог - в нужную для спектакля сторону.

...Понял, что надо начинать сначала. Не все поверили ему сразу - тот же Борис долго сомневался, смотрел недоуменно, "а нас на мастерстве учили по-другому"... И Дрозд вовсе не легковерен, но именно Дрозд, пожалуй, первый поверил полностью. Тимур помнил, как однажды, придя пораньше на репетицию, услыхал случайно слова, для его ушей не предназначенные. "Тимка чует время, - говорил Дрозд.
– То, что он делает, на первый взгляд кажется ересью, фигней, но ты вспомни историю театра, Борь..." Если бы эти слова сказаны были в расчете на Тимура - он счел бы их лестью. Но Дрозд никогда никому не льстил - и потому, наверное, его актерская судьба никак не могла сложиться.

...И вот этот спектакль, проросший сквозь Тимура, как, говорят, прорастает бамбук сквозь живое человеческое тело, - вот он обрел свою жизнь. Он существовал отдельно, самостоятельно; если Тимура, к примеру, завтра собьет машина - спектакль все равно останется... во всяком случае, Тимуру хотелось бы в это верить.

...Темнота. Умолк магнитофон, погасли все огни на сцене, погасла дежурная лампочка за кулисами.

– Привет, - сказал в темноте Дрозд, и этой реплики не было в пьесе. Опять вырубили.

– Ничего страшного, - сказал Тимур.
– Зажжем свечи.

***

– У меня озвучку переназначили на вечер, с пяти и до одиннадцати, сказал Дрозд.
– Каждый день, до восемнадцатого включительно... Что будем делать, Тима?

– Ты же понимаешь, - устало сказал Тимур.
– Это сделано специально, чтобы сорвать нам репетиции.

Дрозд почесал мочку уха:

– То есть вопрос стоит таким образом: мне бросать работу?

– Как ты думаешь: Кон примет этот спектакль?
– спросил Тимур, глядя Дрозду в глаза.

Он был двухметрового роста, Дрозд. Тимур смотрел на него снизу вверх:

– Как ты думаешь, если бы нас не боялись... если бы у нас не было шансов - хоть кто-нибудь почесался бы, чтобы нам помешать?

– Да, Тима, - сказал после паузы Дрозд.
– Я понял... Если мне не дадут отпуск на эти две недели - придется увольняться.

– Это твое решение, - сказал Тимур глухо.
– Но мне кажется, что ты прав.

***

"Комедия характеров" в дегтяревской постановке была единственным спектаклем Кона, которого Тимур до сих пор не видел. Это был самый "свежий" спектакль, последняя премьера; в ночную очередь под стены Кона он отправился без содрогания, даже с некоторым удовольствием: Тимур любил эти ночевки, даже зимой, даже в дождь; ночь перед кассой была преддверием радости, началом спектакля, красивым ритуалом, требующим от истого театрала выдержки и смирения.

Сидя на складном стульчике у костра из деревянных ящиков, слушая треп нескольких "чистых" театралов и нескольких театралов-спекулянтов - а эти-то были завсегдатаями ночных очередей под Коном - Тимур снова и снова прогонял перед глазами свой спектакль, мысленно делал замечания актерам и прогонял снова, пока его не толкнули локтем в бок, довольно невежливо:

– Тимка, а ты что здесь делаешь?

Тимур поднял глаза. У костра обнаружился его однокурсник Илюха в камуфляжной куртке и ватных штанах - с оглядкой на холодную ночь.