Кон

Вита молчала. Сигарета в ее руке прогорела до самого фильтра.

***

– Завтра у нас конкурс клубной самодеятельности, - с сожалением сказала администраторша.
– Так что сцена, извините, занята с двенадцати до десяти. Но могу вас пустить в паркетный зал, это там, где танцы... Разумеется, под вашу ответственность, Тимьянов, там очень дорогой паркет...

– Нам не нужен паркет, - сказал Тимур, сдерживая отчаяние.
– У нас три дня до премьеры! Нам нужна сцена!

– Но это же Народный клуб, - сказала администраторша укоризненно.
– Это же плановое мероприятие, понимаете?

– Понимаю, - сказал Тимур.

Он устал. За эти десять дней он вымотался, как футбольный мяч. Его били со всех сторон, он метался, ухитряясь каким-то образом добиваться своего, пусть с потерями, пусть на пределе возможностей, но - добиваться... Уже заказана машина - отвезти декорации. Уже есть договор с монтировщиками, не раз и не два работавшими на Коне. "Отказаться можно в любой момент, я не обижусь. В любой момент, до третьего звонка..."

– Пустите нас на ночь, - сказал Тимур.
– Это очень нужно. Пустите!

Администраторша смотрела на него - немолодая, неумная, не очень счастливая женщина. На дне ее глаз еще жило воспоминание о "Комедии характеров" - смех, мысль, тишина, отзвук аплодисментов...

– Не дай вам бог, Тимьянов, зажигать на сцене настоящие свечи...

– Не будем.

– И не дай вам бог опять разливать на сцене воду - от этого покрытие коробится...

– Не будем...

– Если вы мне клянетесь, Тимьянов, что в помещении будут находиться только ваши люди... Только те, кто записан у меня в заверенном списке...

– Клянусь!

– ...и если на сцене не будут курить - в порядке исключения, Тимьянов... Слышите? Я допущу вас в зал ночью - в порядке исключения!

***

– Тим... Можно тебя на минутку?

Борис. Опять что-то случилось.

– Тим... У меня мама заболела... отец на ночной смене, некому с ней ночью... Тим, не могу я сегодня. Ну хоть убей... Давление высокое... У нее, когда давление... Понимаешь?

Тимур закрыл глаза. Ему показалось - на секунду; когда он поднял веки, оказалось, что Борис смотрит на него с недоумением и ужасом.

– Боря, - сказал Тимур.
– Хочешь, я найду для твоей мамы сиделку? С медицинским образованием?

– У меня денег...

– Совершенно бесплатно? Хочешь?

– Тима...

– Боря. Осталось три дня. Мы не можем делать прогон без тебя. Мы не можем.

– Но мама...

– Я же сказал, что приведу сиделку.

– А если ей станет хуже?
– В глазах Бориса мелькнула тень истерики.
– А если... я же не смогу жить! Я же...

Тимур взял его за воротник. Притянул к себе, к самым глазам:

– Ей не станет хуже. Ей будет лучше, это я тебе говорю! Я найду самую лучшую в городе медсестру. Я оплачу лекарства... Я найду профессора, и он бесплатно будет с ней сидеть! Всего несколько часов, с одиннадцати до пяти утра! Ну как, согласен?!

Борис молчал. Хватал воздух ртом, как рыба.

***

– Тима, ты не забыл о своем обещании?

– Я разве что-то обещал, мама?

Длинная пауза.

– Ты обещал позвать меня на генеральный прогон.

– Нет. Я не обещал. Ты просила, чтобы я обещал, но я...

– Тима. Послушай... Нет, не слушай. Не слушай никого, только себя... шагай через меня, шагай через всех... ради искусства... оно того стоит... если Кон оценит тебя - все простят тебе... всё простят... даже те, через кого ты переступил...

– Мама, отдай бутылку. Ну отдай! Тебе нельзя больше!

– Господи, как мне тяжело. Знать все наперед - и ничего не уметь объяснить... Я знаю. И не могу убедить тебя. Тим, я приду на прогон, восемнадцатого, утром. И ты не сможешь помешать мне. Кон меня знает, он знает, что ты мой сын, он меня пропустит.

***

Начало ночной репетиции назначено было на одиннадцать ноль-ноль. Во всем здании клуба никого не было. Дремал вахтер в запертой прихожей, на сдвинутых стульях; покачивались на сквозняке бумажные гирлянды, непременный атрибут всех смотров самодеятельности.

– Который час?

– Одиннадцать сорок...

Тимур и Дрозд дежурили у входа, чтобы сразу услышать, когда Кирилл постучит в запертую стеклянную дверь. Но минуты шли, а Кирилла не было. Без десяти двенадцать.

– Спокойно, Тим. Все бывает. Я в Кирюшку верю. Он придет.

Ноль часов две минуты. Ноль часов, тридцать минут... В холле появилась Вита. Молча протянула карамельку Тимуру и еще одну - Дрозду. Ноль часов сорок минут.

– Я его видела сегодня... то есть вчера вечером. Он был веселый, никакого намека... даже мысли не было, что он может не прийти!

Тимур молчал. Еще в одиннадцать десять младший брат Кирилла, с которым Тимур говорил по телефону, утверждал, что тот пошел на репетицию. И уже давно.

– Иди к ребятам, - сказал Тимур Вите.
– Возьми у меня в сумке термос с кофе, литровый такой, знаешь...

– Ага, - деловито обрадовалась Вита.

Вахтер храпел. Ноль часов пятьдесят девять минут... Тихий стук в стеклянную дверь. Они вскочили одновременно - Тимур и Дрозд. Осторожно, чтобы не разбудить вахтера, вынули железную скобу, соединявшую ручки дверей; Кирилл вошел странно, боком, надвинув на глаза вязаную лыжную шапочку.

– Кир?!

– Руку сломали, - сказал Кирилл, будто извиняясь.
– Тим... Это ничего. Руку сломали, но ведь не ногу же... А морду гримом залеплю, ничего и не видно будет... А сотрясения, сказали, нет... Только руку сломали... Такая шобла, человек пять...

Под правым глазом Кирилла растекался синяк. Щека расцарапана, губы разбиты; правая рука висела на перевязи, в лубке, и видны были синие, перепачканные гипсом пальцы. "Отказаться можно в любой момент, я не обижусь. В любой момент, до третьего звонка..."

Тимур без сил опустился на скрипучий стул.

– Кирюха...

– Я в травмопункте был, - сказал Кирилл.
– Сказали, сотрясения-то нет... Это же классно, Тим. Было бы сотрясение - я не играл бы, наверное... А так я могу играть. Подумаешь, мой Писатель будет в гипсе... Это даже интересно. Все подумают, что это такое художественное решение. Или можно гипс снять, а после премьеры надеть... Ты слышишь меня, Тим?