Концепции современного востоковедения

Востоковедение в качестве области научного знания возникло во второй половине XIX в. как европейская рефлексия на накопленные к тому времени практические, страноведческие по преимуществу, знания о Востоке. По существу, это была в полном смысле рефлексия (от лат. reflexio «обращение назад»), поскольку актуализировалась еще античная дихотомия «Восток – Запад». Естественно, это привело к активизации процессов европейской, понимаемой как западная, самоидентификации: уже в труде Яна из Глогова, автора конца XV в., объединенная Европа изображена в виде дракона, борющегося с медведем-Азией 112 . Современное панъевропейское движение, плодом которого явились «объединенная Европа», «Евросоюз», «зона евро» и т. п., началось с актуализации идей графа Ричарда Куденхов-Калерги (отец – австриец, мать – японка, среди предков – греки) в 1923 г. Отсюда бинарная оппозиционность Востока и Запада на разных уровнях: философском (мистицизм – рационализм), экономическом (аграрное – индустриальное), социальном (коллективизм – индивидуализм), поведенческом (пассивность – активность) и т. д. Иными словами, в Европе шло активное конструирование образа «иного», что трансформировало равноправную оппозицию «Запад – Восток» в подчинительную «Запад – неЗапад». В этой связи интересна точка зрения А. Д. Воскресенского, предлагающего признать наличие западного и незападного типов общества, где восточный подтип является особой частью незападного 113 .

112

Филюшкин А. И. Василий III. М., 2010.

113

Воскресенский А. Д. Общие закономерности, региональная специфика и концепция незападной демократии // Сравнительная политика. 2011. № 1 (3). С. 44–69.

Соответственно Восток – это все, что не Запад 114 . Причем, субъектностью наделяется только Запад, объектность же остается за неЗападом, т. е. Востоком. Обратим внимание, что в русском языке изменение ударения в слове «востоковЕдение» на «востоковедЕние» превращает науку, изучающую Восток, в науку по управлению Востоком. Таким образом, предметом востоковедения изначально стал неЗапад, некий расплывчатый и изменчивый культурно-исторический ареал, который исторически охватывал страны Азии и Африки и ряд регионов Европейского континента. Примечательно, что и Россия (Московия и Тартария), и «дикие и кровавые» Балканы, и вообще вся так нназываемая Восточная Европа долгое время считались если и не однозначным Востоком, то уж точно безусловным неЗападом.

114

См.: Э. В. Саид и на ином материале Л. Вульф (Said E. W. Orientalism. Western conceptions of the Orient. N. Y. 1995; Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006; Wolff L. Inventing Eastern Europe. The Map of Civilization on the Mind of the Enlightenment. Stanford University Press, 1994; Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003.

Говорить о каком-либо особом методе востоковедения вряд ли приходится, тем более что интеграционный или интегрирующий характер востоковедения достаточно очевиден 115 , как очевидна и специализированная дробность современного востоковедного знания. Первоначально в основе этой дробности лежала естественная языковая специализация ученых (арабисты, индологи, иранисты, китаисты, японисты и т. д.), которая была оправданна исторически и логически (освоение массивов эмпирического материала, культурная дифференциация народов, становление и развитие письменной традиции и т. д.). Другой составляющей этого процесса дробления была страноведческая или регионоведческая углубленность исследований. На сегодняшний день специализированная дробность только усиливается (языковеды, литературоведы, историки, экономисты, правоведы, политологи, религиоведы и т. д.). Возникает парадоксальная, но типичная ситуация, когда специалист по исламской экономике и исследователь доисламской арабской поэзии оба являются арабистами, а знатоков разнообразных языков Индии, даже если они относятся к разным языковым семьям, равно называют индологами и лингвистами. При этом все они востоковеды, что, пусть и косвенно, подтверждает междисциплинарный и интегрирующий характер востоковедного знания. Добавим, что интегральность (междисциплинарность или наддисциплинарность) следует понимать в данном случае не как содружество автономных дисциплин, а как именно объединение, до риска совмещения, ради не предопределенного, т. е. собственно нового, результата.

115

Вопрос о том, что же такое востоковедение – комплексная наука или комплекс наук, – по-прежнему остается дискуссионным. См. содержательную полемику Е. И. Зеленева и В. Б. Касевича (Введение в востоковедение. Общий курс / Под ред. Е. И. Зеленева, В. Б. Касевича. СПб., 2011).

Подводя некоторый итог вышесказанному, можно констатировать, что и востоковедение, и литературоведение являются областями научного знания с неочевидным предметом исследования и не имеют универсальной методологической базы. Проблема взаимодействия/софункционирования этих наук усугубляется еще и тем, что значительные усилия, которые востоковед, востоковед-литературовед в том числе, тратит на преодоление «сопротивления» иноязычного и/или инокультурного материала, нередко приводят к одной из двух равно ошибочных позиций, в общем виде сводящихся к следующему:

– все «восточное» столь самобытно, если не сказать – своеобычно, что интерпретировать материал не то что с использованием методических «западных» наработок, но даже и в терминах европейского литературоведения просто нецелесообразно (поэма европейская отнюдь не то, что восточная);

– все «восточное» не более чем «экзотическое» подтверждение уже известных по европейскому материалу тенденций и процессов, и задача литературоведа-«восточника» – встроить материал в готовые «европейские» схемы (крайне полемичные идеи восточных Ренессанса или модернизма).

Отсюда, как очевидное следствие, популярность среди востоковедов-литературоведов компаративистских 116 и поэтологических исследований, которые призваны подтвердить или опровергнуть одну из означенных позиций.

Как правило, предметом сопоставительного анализа становятся явления, принадлежащие к разным литературам, что актуализирует, пусть и с благими пожеланиями, дихотомию «свой – чужой». Предметом сопоставления может стать любой элемент коммуникативной цепочки в системе литературы: эпоха, период, род, вид, жанр, автор, произведение, образная система, отдельный троп и т. д. Применительно к русской литературе можно перечислить десятки работ в широчайшем диапазоне – от тюркизмов в «Слове о полку Игореве» и коранических мотивов у Пушкина до поисков социалистического реализма в той или иной восточной литературе и влиянии трудов В. И. Ленина на литературы Востока 117 . В данном случае востоковеды не часто ищут генетические связи, но охотно выявляют типологические 118 . Напротив, если сопоставляются/сравниваются явления одной литературы 119 или одной литературной общности 120 , то на первый план выходит уже генетическая связь. Компаративистские исследования явлений, связанных с процессами модернизации, на Востоке имевшей по преимуществу вид европеизации, и современными процессами глобализации, широко используют теорию и различные подходы интертекстуальности.

116

Термин «сравнительное литературоведение» (litterature compar'ee) возник в XIX в. во Франции по аналогии со «сравнительной анатомией» Кювье. Первая кафедра сравнительного литературоведения была открыта в 1896 г. Очевидна связь литературной компаративистики с концепциями позитивизма и дарвинизма.

117

Характерные примеры: В. И. Ленин и литература зарубежного Востока: Сб. ст. М., 1971; Восток в русской литературе XVIII – начала XX века. Знакомство. Переводы. Восприятие. М., 2004.

118

Примером столь же блестящим, сколь и спорным была и остается знаменитая работа Н. И. Конрада (Конрад Н. И. Запад и Восток. М., 1966). Из недавних примеров заслуживает внимания: Постмодернизм в литературах Азии и Африки: Очерки / З. А. Джандосова, Е. А. Завидовская, М. Е. Кухтина (и др.). СПб., 2010.

119

Из отечественной востоковедной классики первыми приходят на память работы Е. Э. Бертельса (Бертельс Е. Э. Избранные труды: Навои и Джами. М., 1965).

120

Теория межлитературных и межкультурных общностей разрабатывалась советскими и словацкими учеными, в том числе и на восточном материале. См.: Проблемы особых межлитературных общностей / Под общ. ред. Д. Дюришина. М., 1993; Брагинский И. С. Проблемы востоковедения. Актуальные вопросы восточного литературоведения. М., 1974.

Отдельно необходимо упомянуть историко-литературные труды востоковедов 121 . Под историей литературы обычно подразумевают историю литературных идей, кодов, приемов, стереотипов, мотивов и т. п., т. е. произведения литературы рассматриваются как исторические документы, отражающие идеологию и ментальность того или иного народа, той или иной эпохи.

Взаимоотношения собственно истории и истории литературы традиционно сводят к тому, что литературоведение занимается текстом, а история – контекстом, т. е. история воспринимается как объяснительный контекст литературы, а значит, литература меняется, потому что меняется контекст вокруг нее. Отсюда привычные для истории литературы оппозиции: старое – новое, традиция – новаторство, эволюция – разрыв и т. п. Писатель и его творчество понимались и объяснялись лишь как обусловленные исторической ситуацией. История литературы же становилась некой суммой, панорамой «великих», «значительных», «знаковых» авторов и их сочинений в хронологическом порядке. Такой подход был присущ востоковедным трудам изначально 122 , что объяснялось отношением к научному востоковедению как к «экзотической» области традиционной филологии. При таком ракурсе получается, что история литературы отказывается от изучения собственно текста, сосредоточиваясь на изучении персоналий и набора внелитературных установок и идеологий, что превращает историю литературы в «просто историю». Чувствуя эту опасность, патриарх арабистики И. Ю. Крачковский еще в 1908 г. настаивал на изучении арабской поэзии (литературы?) именно в литературоведческом плане, а не как материала для историка 123 . С другой стороны, само прошлое – история – доступно нам только в форме текстов (архивы, документы, надписи и т. п.), т. е. исторический контекст – это тоже текст или тексты и, в конечном счете, сам тоже литература.

121

Из сравнительно недавних работ уместно назвать чрезвычайно содержательную работу, где история средневековой литературы Ирана рассматривается с точки зрения эволюции литературного канона (Ардашникова А. Н., Рейснер М. Л. История литературы Ирана в Средние века (IX–XVII вв.): учеб. для студентов вузов, обучающихся по направл. «Востоковедение, африканистика» Москов. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова, Ин-т стран Азии и Африки. М., 2010). Примечательно, что в данной работе история литературы отходит от господствующих внелитературных моделей.

122

Gibb E. J. W. A History of Ottoman Poetry. Vol. 1–6. London, 1900–1909; Крымский А. Е. История Турции и ее литературы (От возникновения до начала расцвета). М., 1916. Т. 1; Крымский А. Е. История Турции и ее литературы от расцвета до начала упадка. М., 1910; Крымский А. Е. История арабов и арабской литературы, светской и духовной. М., 1911–1913. Ч. 1–3; Крымский А. Е. История Персии, ее литературы и дервишеской теософии. М., 1914–1917. Т. 1–3; Hammer J. Von. Geschichte der osmanischen Dichtkunst bis auf unsere Zeit. Vol. 1–4. Pesth, 1836–1838 и др.

123

Крачковский И. Ю. Избр. соч. М.; Л., 1956. Т. II.

История литературы теснейшим образом связана с исторической поэтикой, так что даже существует опасность их смешения. Историческая поэтика – учение о литературном процессе и его особенностях, закономерностях литературного развития; о литературных направлениях, течениях, школах;

об исторически меняющихся факторах, влияющих на литературное развитие; о сравнительном изучении литератур. Среди отечественных востоковедов популярность историко-поэтологических подходов объясняется незыблемым авторитетом отечественных литературоведов-невостоковедов А. Н. Веселовского и В. М. Жирмунского, М. М. Бахтина и М. П. Алексеева, Д. С. Лихачева и А. М. Панченко, Е. М. Мелетинского и многих других. Примечательно, что почти каждый из них отдавал дань научного интереса русской литературе и культуре, которые для большинства зарубежных коллег почти «восточные». Очевиден и обратный вектор: ряд собственно востоковедных трудов, по признанию самих авторов (см., в частности, А. Б. Куделина, Б. Я. Шидфар) 124 , были написаны под влиянием работы Д. С. Лихачева «Поэтика древнерусской литературы». Другим характерным примером может служить уникальный по масштабам проект серии «Литература Востока», реализованный в СССР издательством «Наука» в 60–70-е гг. ХХ в. Всего вышло 25 научно-популярных очерков различных литератур 125 , написанных ведущими советскими востоковедами. Уникальность проекту добавляло и то, что все очерки выполнены в рамках единой идеологии, связанной с марксистской теорией «двух культур» и имманентной борьбы «прогрессивного с ретроградным», а то и с «реакционным» 126 .

124

Куделин А. Б. Средневековая арабская поэтика. М., 1983; Шидфар Б. Я. Образная система арабской классической литературы (VI–XII вв.). М., 1974.

125

Андалусская, арабская, ассамская, афганская, бенгальская, бирманская, вьетнамская, индонезийская, китайская, корейская, маратхская, непальская, пенджабская, персидская, персоязычная литературы Индии, сингальская, тайская, телугу, тунисская, турецкая, филиппинская, хинди, японская, классическая арабская, древнеиндийская литературы.

126

Обзор достижений, действительно немалых и во многом уникальных, российской, советской школы востоковедения в исследовании истории и теории восточных литератур см.: Брагинский В. И. Проблемы типологии средневековых литератур Востока (очерки культурологического изучения литературы). М., 1991; Стеблева И. В. Изучение теории восточных литератур в России: ХХ век. М., 1996.

Поэтика (в узком смысле), семиотика и риторика литературы – учение о литературном языке и художественной речи, о системе тропов. Поэтика, особенно традиционная, каноническая, и применительно главным образом к поэтическим текстам, всегда была в фокусе внимания востоковедов (например И. А. Борониной, П. А. Гринцера, А. Б. Куделина, М.-Н. О. Османова, Д. В. Фролова) 127 . Актуализировалась важная с методологической точки зрения мысль И. Ю. Крачковского о необходимости изучать поэзию с позиций и в контексте ее собственной культурной традиции 128 . Характерно, что среди изданий серии «Памятники литературы народов Востока», основанной в 1959 г. (с 1965 г. – «Памятники письменности Востока»), в которой издавались и издаются тексты и комментированные переводы сочинений на 26 языках Востока, значительное место занимали труды поэтологические (например, сочинения Ватвата, Вахида Табризи, Кайса ар-Рази и др.) 129 .

127

Боронина И. А. Поэтика классического японского стиха. М., 1978; Гринцер П. А. Основные категории классической индийской поэтики. М., 1987; Куделин А. Б. Средневековая арабская поэтика. М., 1983; Османов М.-Н. О. Стиль персидско-таджикской поэзии IX–X вв. М., 1974; Фролов Д. В. Классический арабский стих. М., 1991.

128

Крачковский И. Ю. Избр. соч. М.; Л., 1956. Т. II.

129

Ватват, Рашид ад-Дин. Сады волшебства в тонкостях поэзии / Пер. с перс., иссл. и комм. Ю. Н. Чалисова. М., 1985; Вахид Табризи. Джам-и мухтасар: Трактат по поэтике / Критич. текст, пер. и прим. А. Е. Бертельс. М., 1959; Кайс ар-Рази, Шамс ад-Дин Мухаммад б. Свод правил персидской поэзии / Пер. с перс., иссл. и комм. Ю. Н. Чалисова. М., 1997.

«Лингвистический поворот» в востоковедном литературоведении тоже дал свои результаты преимущественно в изучении поэтических или близких к ним текстов, хотя структурно-семиотический анализ в востоковедном литературоведении получил развитие лишь в комплексе со сравнительно-историческим и сравнительно-типологическим методами 130 . Возможно, свою роль здесь сыграла генетическая предрасположенность востоковедения при всей внутренней дифференциации к междисциплинарности, точнее было бы сказать – мультидисциплинарности 131 . Востоковедение не могло смириться с тем, что анализ литературного произведения сводится к определению его статики, т. е. структуры, внутритекстовых связей, отношений между элементами структуры, иерархических уровней и т. п. Для востоковеда очевидна необходимость изучения и динамики – всего многообразия контекстуальных и интертекстуальных связей, влияний и заимствований, синхронии и диахронии и многих иных факторов. Кстати замечу, может быть, поэтому востоковеды с легкостью восприняли постмодернистский принцип, что предмет исследования должен определять выбор теоретического аппарата. Здесь принципиально различать две исследовательские позиции:

130

Стеблева И. В. Изучение теории восточных литератур в России: ХХ век. М., 1996.

131

Зеленев Е. И. Постижение Образа мира. СПб., 2012.

– я отдаю себе отчет, что никогда не смогу узнать наверняка, «что хотел сказать автор», «что объективно говорит данный текст», «как этот текст воспринимался» и т. д. Поэтому я не воссоздаю, а конструирую смыслы с помощью набора разнообразных исследовательско-аналитических практик. Диалог происходит между «я» и «иной»;

– я знаю, что благодаря навыкам обращения с фактами и опыту их систематизации – а это и составляет мой научный капитал и определяет мой исследовательский статус – я способен понять и эксплицировать и контекст, и истинные смыслы заложенного в тексте. Псевдодиалог происходит между «я» и «я», пусть и замаскированным.