Концерт для виолончели с оркестром

– Только Толстого и Достоевского?
– удивилась западному невежеству Рабигуль.
– А Лермонтова?

– О да, Лермонтофф, Пушкин... Но Толстой, о-о-о!

– Значит, у вас, в Германии, не очень-то удачные переводы Лермонтова, решила Рабигуль, но немец, похоже, ее не понял.

С тех пор они всегда обменивались при встречах двумя-тремя фразами: о весне, о погоде, и всегда, неизменно господин Майер преподносил Рабигуль комплимент, старательно подыскивая слова.

– Вы есть не фрау, вы - фрейлейн. О да, по-французски белль фрейлейн.

– А по-немецки?
– смеялась Рабигуль.

– По-немецки - шен, очень, очень шен вы есть, да!

***

– Как ты можешь разговаривать с этим фашистом!
– прошипела однажды постоянно чем-то возмущенная Рита. Да и Люда как всегда поддержала подругу, смотрела на Рабигуль очень строго, даже сурово.

– А почему вы решили, что он фашист?
– удивилась Рабигуль.

– Так ведь немец!
– в унисон воскликнули Рита с Людой.
– Оккупант!

– Была война, - пыталась объяснить очевидное Рабигуль.
– Призвали в армию - попробуй-ка откажись!
– бросили на Кавказ. Помните у Высоцкого?

"А до войны вот этот склон немецкий парень брал с тобою..."

– Ну и что?
– обозлилась Люда: все-то знает эта чечмечка!
– Я бы с таким никогда...

Но господин Майер ни с ней, ни с Ритой не заговаривал, так что ей не пришлось демонстрировать свое презрение к "фашисту". Зато Рабигуль за него доставалось.

– Чего эти фрицы сюда приперлись?
– ярилась Рита.
– У них что, своих, что ли, гор нету? Есть! Как их там? Ну, словом, есть горы.

– И своя вода есть, - подхватила Люда.
– Мы ж к ним не ездим!

Рабигуль хотела сказать, что немец полюбил Пятигорск еще в юности, но вовремя спохватилась: не стоит подливать масла в огонь, ведь юность Майера пришлась как раз на войну.

– Стране нужна валюта, - примирительно сказала она.
– Серафима Федоровна говорит, их путевки намного дороже наших.

– Еще б не хватало!
– воскликнула непримиримая Рита.
– Это ты у нас артистка, а мы вообще платили двадцать процентов, да еще подбросил профком на лечение.

Ни та ни другая не признавались даже себе, что хотели бы - еще как хотели!
– пообщаться с немцем - поговорить, как получится, а то и пройтись по аллее, - но гад Майер видел одну Рабигуль, с ними только здоровался, вежливо приподнимая шляпу, и эта его вежливость и тирольская шляпа с пером тоже вызывали бешенство.

– Гутен морген, гутен таг! Хлоп по морде - вот так так!
– хохотала Рита, ей вторила Люда, и обе при этом вызывающе поглядывали на Рабигуль.

Ох и не нравилась им эта чечмечка! Худая, как щепка, строит из себя фифочку. В карты не играет, в кино не ходит, все записывает что-то в своей дурацкой тетрадке. Однажды, когда Рабигуль ушла на процедуры, порылись в ее тумбочке, нашли, полистали тетрадку. Точки, палочки, какие-то знаки.

– Ноты, - определила Люда так, будто поймала Рабигуль на воровстве.

– Скажите, пожалуйста, музыкантша!
– Рита произнесла последнее слово почти с такой же ненавистью, как слово "фашист".
– Пиликает на своей скрипочке. Тоже мне, работа!

– Не на скрипке, - поправила ее грамотная Люда.
– На виолончели.

– Да какая разница!
– вспылила Рита.
– Работать надо!

Она прямо полыхала негодованием. Обе они полыхали. А уж когда возник на горизонте Володя, на которого засматривались все женщины в санатории...

– Что он нашел в этой дохлятине?

– Дома небось жена, дети!

– А эта, гордячка... Ах, ах, она такая скромница!

А сама бегает к нему в палату.

– Крадется на цыпочках. Думает, что мы спим, не слышим...

– Написать бы в ее профком...

– Или мужу. Вон - каждый день по письму...

– А что...
– призадумалась Люда, и ямочки заиграли на ее пухлых щеках.

– Да там нет домашнего адреса, - мгновенно поняла ее Рита.
– И фамилия неразборчива.

– При чем тут фамилия, - досадливо отмахнулась Люда от что ни говори, а глупой Риты.
– Фамилия небось общая, а вот то, что без адреса...

– Низкая пока у нас культура быта, - немного успокоившись, важно сказала Рита, вспомнив вчерашнюю передачу по телику.
– Положено ведь писать обратный адрес? Вот и пиши! А здорово было бы...

Никогда не признались бы себе эти две несчастные женщины в том, что отчаянно завидуют, что забиты и одиноки, замордованы грубыми мужиками, которых надо кормить и обстирывать, а толку от них - как от козла молока, и сыновья не учатся и не слушаются, грубят, матерятся, вот-вот влипнут в какую-нибудь блатную кодлу, хорошо если не уголовную. Здесь, где не приходилось стряпать, обстирывать, мыть полы, проснулось что-то далекое, женское, но реализовывалось это женское лишь в похабных анекдотах, сплетнях, яростном осуждении всех и вся да в неясной тоске по какой-то другой жизни, откуда и явилась к ним Рабигуль. Как же было не ненавидеть ее? Выше человеческих сил было бы - не ненавидеть.

***

"Все, подъем!" - весело сказала себе Рабигуль и встала. Какая пришла к ней жизнь! Какая огромная, неуходящая радость! Сейчас она оденется, выйдет из корпуса и быстрым шагом, изо всех сил сдерживаясь, чтоб не бежать, спустится с горы к источнику, мимо роскошных по склонам вишен, мимо маленьких крепких яблонь, мимо всей этой новорожденной зелени.

Белые и розовые лепестки летят к ее стройным ногам, падают на волосы, украшая их словно блестки; справа, внизу, крохотная прелестная церковь, мелодичный звон колоколов - сегодня Пасха!
– чисто звучит в утреннем воздухе. Все - счастье, все - диво.

А там, у источника, прислонясь плечом к каменной стенке, возвышаясь над всеми на голову, стоит белокурый и синеглазый рыцарь и ждет только ее, Рабигуль. Он вообще ее теперь ждет - везде и всегда. И всюду они теперь ходят вместе, такие счастливые, что не заметить этого невозможно. Кто-то откровенно любуется такой не похожей на другие парой, кто-то отводит в смущении взгляд, старики покачивают головами: они-то знают, чем обычно кончается настоящая, большая любовь - разлукой. Отчего, интересно, так происходит? Кто его знает... Может, оттого, что жизнь - простая, каждодневная, рутинная жизнь - неизбежно вступает с любовью в непримиримое противоречие? А ведь рутина всегда побеждает.

***

– Не хочу больше и слышать об этом!
– Рабигуль сердито махнула ножкой в сандалии с длинными ремешками, опоясывающими икры почти до колена.
– У нас с тобой так мало времени, а я, значит, буду шляться по процедурам?

– Но ведь тебе нужно, - радуясь ее решимости все ради него бросить, тем не менее возразил Володя.
– Смотри, какая ты худенькая.

– Тебе тоже нужное - улыбнулась Рабигуль, - а ты разве ходишь?

– Да ты взгляни на меня!
– расхохотался Володя.
– Меня ж об дорогу не разобьешь!