Концерт для виолончели с оркестром

– Искусство с реальностью обычно не совпадает, - продолжал свою мысль Володя.
– Это другая действительность. Да что я вам говорю?
– спохватился он.
– Вы и без меня знаете.

– Знаю. Музыка - самое абстрактное из искусств - ну, может, еще балет, - но рассказывает о человеке все: о чем он думает, что чувствует, чем живет...

Они говорили, негромко роняя слова, стоя, как заколдованные, у памятника безрассудному, как все русские, гению, зачарованные горами, дрожанием в прозрачном воздухе арфы, терпким запахом туи и сырой земли, покоренные близостью ночи. Уже давно пора было идти в санаторий, но лишь когда очертания памятника почти слились с темно-синим небом, Рабигуль сказала:

– Пошли?

– Пошли.

Они медленно, неохотно стали спускаться - к огням и людям, разухабистым, на зыбкой грани приличия песенкам, к шашлыкам, бастурме, пирожкам на прогорклом масле, оставляя за собой автора "Демона", божественных строф, поразительной прозы, так рано покинувшего этот мир, успевшего столько о нем сказать.

10

Санаторий "Ласточка" - заведение серьезное, основательное; в курортной книжке жизнь расписана если не по минутам, так по часам - это уж точно.

После завтрака - ванны и всякие там души (у Рабигуль - циркулярный, "от нервов", как определила Рита), через день у всех подряд сифонные промывания кишечника, а к ним та еще подготовочка.

– Вся наша жизнь - сплошная клизма, - громогласно потешалась над "сифоном" Люда, и ямочки играли на се упругих, крепких щеках.

А еще предлагалось народу промыть минеральной водой печень "Помолодеете лет на десять!" - но от этой средневековой пытки Рабигуль, например, отказалась. А Рита с Людой - нет, и долго потом рассказывали, как заглатывали кишку с металлическим наконечником, да так, чтоб добрался наконечник до печени.

– Ниче, - бодро сказала Рита, - у нас в горячем цеху пожарче будет.

Но выглядела при этом неважно и легла сразу.

– В Америке небось за такое деньги дерут!
– поддержала ее Люда и тоже бухнулась в койку" - А мы задаром!

Они все гордились перед дурочкой Рабигуль, что платили за путевку сущие пустяки, а отдыхают по полной программе.

На Рабигуль же врач лишь взглянула, как тут же велела встать на весы, толкнула туда-сюда гирьку, покачала укоризненно головой - она и без весов оценила изящную хрупкость уйгурки - и на предложении помолодеть лет на десять не стала настаивать.

– Будете принимать ванны, душ, кислородный коктейль, дюбаж через день и "сифон" - через два Днем - спать. Очень рекомендую. Надеюсь, не пьете, не курите?

Рабигуль только улыбнулась в ответ. Зачем ей пить и курить, когда у нее есть музыка?

Врач, седая, с короткой стрижкой, чиркнула спичкой, закурила старомодную, со сладким медовым запахом папиросу, откинулась на спинку стула.

– Не возражаете?
– на всякий случай спросила она, щурясь от дыма.
– Вы у меня сегодня последняя.

– Конечно, нет, - снова улыбнулась Рабигуль.

Очень ей эта седая врачиха понравилась.

– И то правда, - непонятно сказала врач.
– Что - папиросы? Так, чепуха! Нынче правят бал наркотики.

"Наркота", как они их называют.

– Как вы сказали?
– с любопытством взглянула на врача Рабигуль. "Наркота"? Никогда не слышала.

– Проложили тропу из Афганистана, - словно сама с собой говорила врач.
– Вторглись в "Золотой треугольник". А теперь никто не знает, что делать. И прежде была конопля, но сейчас...

Она устало махнула рукой, выпустила изо рта струйку синего дыма, проследила взглядом за его тающими в тиши кабинета кольцами и вдруг сказала то, о чем как раз подумала Рабигуль.

– Вот скажите, - резко наклонилась врач к сидевшей напротив" - зачем, например, творческому человеку наркотики? Вы ведь и так, без подстегиваний, создаете другие миры, расширяете жизненное пространство, его меняете - для себя и других. Зачем вам дурман и призраки?

Рабигуль молчала, стараясь вспомнить имя врача, написано же на дверях кабинета! Наконец вспомнила.

– Серафима Федоровна, - они словно поменялись местами, врач и ее пациентка, - я в этом совсем ничего не смыслю: поверьте, никогда ничего такого не пробовала. Я даже вина не пью - просто не хочется. И вы правы: когда пишешь или исполняешь что-то серьезное...

Но врач ее не дослушала.

– Некоторые считают: есть что-то такое в крови что притягивает. У кого-то есть, а у кого-то - нет Впрочем, в отличие от алкоголя привыкание идет стремительно. Эх, да что там... Простите великодушно. У вас есть дети?

– Нет, - потупилась Рабигуль, почему-то чувствуя себя виноватой.

– Тогда вам этого не понять.

– А что, сын?
– с запинкой, несмело спросила Рабигуль. Она не была уверена, вправе ли задать такой вопрос.

– Хуже!
– отчаянно воскликнула врач.
– В сто раз хуже! Внук... Совсем мальчик... И я, врач, ничего не могу поделать... И не сразу я поняла, не сразу - мы все - догадались. Каким-то он стал странным...

Ну так подростки часто такими бывают. А потом не верили очевидному - не хотели, не смели верить.

Серафима Федоровна, вдавив пальцем окурок в стоявшее на столе блюдце, обхватила голову руками, закачалась, как пьяная.

– Идите, идите, - простонала она, и Рабигуль встала, попятилась, пробормотав "до свидания", и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Извините меня,.
– услышала уже за дверью глухой, сдавленный голос. Простите, что сорвалась.

Рабигуль нерешительно постояла у двери. Хотелось вернуться, что-то сказать, как-то утешить, но она услышала то ли всхлип, то ли сдавленное рыдание и не решилась.

***

Сифонное промывание - самая главная и не слишком приятная процедура в санаториях Пятигорска. Тут тебе и клизма, и нельзя позавтракать - чистый же горный воздух к завтраку, обеду, ужину очень располагает, - а длинная, как шланг, только тонкая трубка пробирается по всем извилинам кишечника, старательно промывая его минеральной водой, очищая, опустошая его с каждой через день-два - процедурой.

Лежишь на боку, а над тобой колдует сестра в ослепительно белом халате, и можно повернуть голову и посмотреть в стеклянном кусочке трубки, сколько из тебя вымывается всякой дряни, с удовольствием отмечая, что с каждым разом ее все меньше и меньше, что, конечно, с процедурой в какой-то мере смиряет. Люда неизменно, с восторгом и, как назло, за обедом сообщает динамику изменений, а Рабигуль никогда в стеклянную трубку не смотрит. Закрыв глаза, покорно лежит на боку и терпит все двадцать минут, думая о своем.