Концерт для виолончели с оркестром

Ничего же не получается! Да не работает он, просто прячется. Неужели с ним как с поэтом все кончено?

Озноб пробежал по телу. Что же он будет делать? Чем заполнит жизнь? Ведь ему еще нет пятидесяти. Помирать вроде рано, до пенсии далеко, да и какая она, эта пенсия, разве на нее проживешь? Многие поэты с возрастом переходят на прозу - когда нет уже свежести чувств. Но ведь он любит, и он любим. В чем же дело? Почему ему не пишется? Не хватает страстей?

В его любовном сюжете нет драмы?

Тихо, как вор, прокрался Володя к двери, выглянул в коридор, на цыпочках подошел к спальне. Розовый свет струился через стекло: Соня читала. Володя выключил телефон из розетки, перенес в кабинет, включил. Радостно забилось сердце. Сейчас он услышит свою Рабигуль! Он скосил глаза на часы. Поздно вообще-то, но она сказала "когда угодно". Поздно, но очень хочется.

Рабигуль сняла трубку сразу.

– Это ты?
– сказала так нежно, что душа Володи переполнилась счастьем.

– Я звоню просто так, - заторопился Он, - чтобы услышать твой голос. Я тебя, солнышко, не разбудил?

– Нет, что ты. Я только-только вернулась от Маши.

– И что же вы делали?
– подозрительно спросил Володя.

Маша ему не нравилась: слишком иронична и мужиков видит насквозь.

– Милый, я опять принялась за свое, - с той же нежностью в голосе сказала Рабигуль.

– За что?
– не понял Володя.

– Пишу музыку, - радостно ответила Рабигуль - так, словно ни минуты не сомневалась, что Володя тоже обрадуется.
– Маша читала ноты, а потом даже отыграла, после меня.

– Ты таскала к ней виолончель?
– уязвленно спросил Володя.
– Ведь скользко!

– Ага, - засмеялась Рабигуль.
– На обратном пути я даже упала. Но это же пустяки. А знаешь как интересно, когда пьесу для виолончели играет скрипка!

Володя молчал. Он тут страдает и любит, ему не пишется, а она...

– Але, але.
– Рабигуль дунула в трубку.

– Я здесь, - выдавил из себя Володя.
– И что сказала твоя знаменитая Маша?

– Сказала, что хорошо, - снова обрадовалась Рабигуль.
– Завтра покажу старику.

– Какому еще старику?

– Дирижеру... Маэстро...

– Поздравляю, - злясь и ревнуя, сказал Володя.
– Ну, пока.

– Нет, подожди, - заторопилась Рабигуль.
– Поговори со мной еще. Я так рада, что ты позвонил!

Иногда так хочется услышать твой голос, просто нестерпимо хочется, а ведь я не могу...
– Она споткнулась на полуфразе и замолчала.

"Конечно, ей хорошо: свое отыграла, исписала нотами полтетради, отчего бы не поболтать", - неслись в голове Володи несправедливые мысли. В глубине души, краем сознания он чувствовал, что они мелки и ничтожны, но ничего с собой поделать не мог. Самой природой назначено: мужчина во всем должен быть сверху - всегда и во всем, вот как они с Соней.

С Рабигуль даже на равных быть невозможно.

– А ты написала?
– задал он сакраментальный вопрос, но счастливая Рабигуль поняла этот вопрос по-своему.

– Конечно!
– воскликнула она.
– Я же говорю: все написала, а уж потом показала Маше. Глупенький, - ласково засмеялась она.
– Как же иначе я предстану перед стариком? Мы его все боимся. Машка сказала: "Здорово!" Теперь можно.

Володя молчал.

– Здорово придумали люди, да?
– не замечала его молчания Рабигуль. Упрятали музыку в ноты, она в них затаилась, живет, ее еще нужно оттуда вытащить, и тогда она зазвучит во всю свою мощь. Правда, здорово?

Редко его сдержанная Рабигуль бывала так разговорчива. Радость, взволнованность плескались в голосе - низком, волнующем Володю всегда. И она не понимала, не понимала его! Ведь он имел в виду письмо к Алику, а она о нем, видать, и думать забыла! Что ей Алик? Что даже он, Володя, Когда пишется музыка? Ему ли не знать это удивительное, всепоглощающее чувство, когда Вселенная расширяется и другая действительность открывается перед тобой, ты в ней живешь и властвуешь, ты в ней хозяин и ее покорный слуга. Ему вдруг стало стыдно: он, что ли, завидует?

Он, мужчина, завидует женщине, которую любит! Да он с ума сошел!

– Гулечка, поздравляю, - сказал Володя раскаянно.
– Наши говорят, что самое трудное - написать вторую книгу. Первая пишется как бы сама собой - ну вот как поют соловьи: весь свой опыт, все переживания вкладывает писатель в первую книгу, а вот если получилась у него и вторая, тогда он пошел по верной стезе.

Наверное, так и в музыке.

– Наверное!
– с благодарностью подхватила его мысль Рабигуль.
– Там, в Пятигорске, музыка рождалась сама собой - еще и влюблена я была безумно, - а теперь...

– А теперь?
– насторожился Володя.
– Теперь ты не влюблена?

– Нет, что ты, - смешалась Рабигуль.
– Просто теперь нет уже того трепета, той неуверенности, тревоги...

– Это хорошо или плохо?

– Наверное, хорошо. Мне кажется, теперь я могу любить тебя спокойно и смело.

– Тогда напиши своему Алику, - мгновенно воспользовался моментом Володя.

– Зачем?
– жалобно спросила Рабигуль.

– Чтобы любить спокойно и смело, - не без злорадства объяснил Володя. Сколько, в самом деле, можно прятаться? И потом висит этот твой Алжир. Раздражение охватывало его все сильнее.
– Ты помнишь, о чем я предупредил тебя?

– Да.
– Голос Рабигуль упал до шепота.

– Так и будет!
– забывшись, на всю квартиру закричал Володя.
– Я на ветер слов не бросаю. Жить после такого чудовищного предательства будет незачем!

"Кого, интересно, он там пугает?
– усмехнулась в соседней комнате Соня.
– Какая дурочка ему верит?

Да у него любой прыщ на носу вызывает истерику: "Я знаю, чувствую, это - рак!" - Она повернулась на спину, отложила книгу.
– И почему на каждого мужика, даже такого никчемного, как мой Вовка, всегда находится женщина, готовая верить, любить и прощать?" На какое-то мгновение ей захотелось встать, сунуть ноги в тапки, быстро пройти коридорчик - тапочки мягкие, и она давно, еще в пору взлета Вовкиного поэтического гения, научилась ходить бесшумно, - рвануть дверь да и войти, чтобы прекратить этот балаган, но она передумала. "Чем бы дитя ни тешилось..." - зевнула Соня. Жаль дурочку на том, другом конце провода, да уж тут ничего не поделаешь: пока сама не обожжешься... Но Вовка-то, Вовка!

Не бросает, видите ли, слов на ветер. Орел!

Соня окинула взглядом спальню. Широкие, удобные импортные кровати, старинное напротив зеркало, высокая ваза с цветами, шкатулка - Вовка когда-то привез из Вьетнама, когда ездил в составе писательской делегации, настольная лампа-ампир - пастушка и пастушок придерживают ее с обеих сторон. Мирно, привычно, уютно. "Никуда он не денется", - снова зевнула Соня, повернулась на бок и тут же заснула.

Володя посидел в кабинете еще часа два, но так ничего и не высидел. "Я ведь тоже люблю, - злился он.
– Почему ж мне не пишется? Потому что прошел первый пыл? Потому что теперь спокоен?" Он открыл настежь окно. Жесткий ноябрьский ветер ворвался с улицы. Воздух был суров и колюч, и вдруг Володя поймал, высунув за окно руку, снежинку. Она тут же растаяла, испарилась, исчезла, но успела предупредить о грядущей зиме - авангардные ее войска не за горами. "Значит, я уже не влюблен, - пришлось признаться себе Володе. Люблю, но уже не влюблен. Жаль!" Он постоял у окна, вспоминая, как разыскивал Рабигуль, как сидели в Пятигорске они у обрыва и пела Эолова арфа, как метался он после болезни в поисках адреса. Бог мой, это же было совсем недавно, когда Рабигуль и все, с ней связанное, казалось единственно важным. Да и теперь... Нет, он, конечно, любит ее. А раз так, пусть рвет со своим знаменитым Аликом.