Концерт для виолончели с оркестром
Шрифт:
– Ага, - согласилась с ним Рабигуль.
– Завтра влезу в сапоги. А не хочется, - капризно протянула она.
Она уже привыкла к своему неизменному спутнику, к его каждодневным визитам. Он уже становился для нее своим. Но вдруг Рабигуль, пораженная внезапной мыслью, резко остановилась и заглянула Алику в лицо.
– Слушай, а как же ты? У вас, что же, нет разве лекций?
– Вообще-то есть, - сразу раскололся от неожиданности Алик.
– Но.., во вторую смену, - мгновенно нашелся он.
– Пошли.
– Нет, погоди.
– Рабигуль мучительно покраснела, смутилась.
– Ведь
Разве лекции, если они во вторую смену, заканчиваются так рано?
Алик молчал: он просто не знал, что сказать. Рабигуль мягко тронула его за плечо.
– Ты не надо, не приходи каждый день, - попросила она.
Алик покачал головой:
– Не могу.
– Почему?
– растерялась Рабигуль.
– Я сама в состоянии...
– Что?
– Носить виолончель. Она не такая уж и тяжелая, я привыкла. Только болит иногда плечо.
– Дело не в ней, - с трудом вымолвил Алик, упорно глядя в сторону.
– Не в виолончели.
Злой ветер налетал на них со всех сторон. Подняв воротники, глядя под ноги, чтоб не споткнуться, торопливо шли мимо люди.
– А в чем?
– распахнула черные как ночь глаза Рабигуль.
– В тебе, - беспомощно признался Алик и добавил, сдаваясь:
– Не могу я не видеть тебя.
– Но ты меня совсем не знаешь, - пробормотала Рабигуль и устыдилась банальности собственных слов.
– Все равно, - покачал головой Алик.
– Не знаю, что со мной творится: с утра до ночи только о тебе и думаю. А иногда и ночью, во сне. Просыпаюсь, и сразу - ты, со своей виолончелью.
Он закашлялся от волнения, и Рабигуль сочувственно постучала по его спине слабеньким кулачком.
– Когда у тебя нет занятий, я просто тону, пропадаю, - торопливо, словно боясь, что его перебьют, говорил Алик.
– Воскресений жду с ужасом.
А завтра как раз воскресенье, - добавил он упавшим голосом.
– Можно я приду к вам в гости?
– набрался он храбрости.
– Но мы все равно в Гнесинке...
Рабигуль снова взяла Алика под руку, и они пошли дальше. Теперь говорить стало легче: можно было не смотреть друг на друга.
– Мы там готовимся, репетируем, - объясняла Рабигуль.
– Но ты можешь зайти вечером.
– Да? А когда?
– торопливо спросил Алик. Рука его дрогнула.
– Часов в восемь. Мы уже будем дома.
"Мы"... Это он сразу усвоил... Ну и что? Да пусть в этой маленькой комнатке соберется хоть вся Гнесинка! Лишь бы там была Рабигуль. Сто раз он бывал уже в арбатском их тупичке, но впервые придет не поднести рыцарски виолончель, не проводить на занятия, а вот именно в гости!
***
– Слышь, Кир, дай бабочку!
– вечером позвонил Кириллу.
– Ого!
– одобрительно заметил Кирилл.
– Это уже кое-что... Дела продвигаются?
Да как он смеет так говорить? Дела... Придумал тоже!
– Так дашь или нет?
– сухо спросил Алик, и Кирилл понял, что вторгается на запретную территорию.
– Какой разговор!
– с жаром воскликнул он.
– Где встретимся?
– На "Октябрьской".
В глубине длинного вестибюля, у подсвеченных сиренево-синим ажурных ворот Кирилл передал другу эту милую замену галстука, ободряюще хлопнул Алика
по спине, сказал на всякий случай: "Не дрейфь!" - и растворился в толпе.Но Алик и не думал дрейфить. Он был так счастлив, так горд собой, он так спешил к своей Рабигуль, что даже о цветах или там о шампанском забыл.
Вспомнил, когда позвонил и ему открыли. Как-то сразу почувствовал, что ничего - ни торта, ни цветов, ни конфет, дурак, не принес. "Она подумает, что я жадный!" Эта ужасная мысль залила его горячей волной, и он готов был бежать назад, к метро, где цветы продавались и в поздний час. Но Рабигуль уже протягивала ему руку.
– Заходи, заходи. А Маша у Тани.
Маша действительно убежала к Тане, несмотря на все старания Рабигуль ее удержать.
– Нет, нет и нет, - твердо сказала она.
– Ты разве не видишь, что он влюблен? Хочешь, чтоб возненавидел меня? Что я здесь буду делать?
– Маша, прошу, - Рабигуль умоляюще прижала руки к груди, - я не знаю, о чем говорить...
– Значит, слушай, - кинула на прощание дельный совет жестокая Маша. Пусть говорит он. Мужчины любят, когда их слушают.
И она убежала, оставив Рабигуль одну.
3
Его друзья умерли бы со смеху, если б Алик им рассказал, как прошло его первое свидание с Рабигуль - вечером, наедине, в тихом, отъединенном от прочих домике, где ни папы-мамы за стенкой, ни даже соседки какой-нибудь, куда никто не должен был неожиданно возвернуться, и кровать у стены, а напротив диван так притягивали взор, что и не оторваться.
Но на диван, не говоря уже о кровати, они так и не перешли. Весь вечер просидели за столом напротив друг друга. Рабигуль вежливо поила его чаем из тонких фарфоровых чашек, и они разговаривали.
С чуткостью влюбленного Алик сразу угадал, что она.., нет, не боится, конечно, но насторожена, и все силы бросил на то, чтобы настороженность эту преодолеть, убрать. Он ничего ей такого не скажет, не сделает ни единого рискованного движения, он и пальцем ее не коснется, пока она сама того не пожелает.
Он так даже не думал, он так чувствовал - глубоко, в душе, на уровне, наверное, инстинкта. Еще месяц назад ему и в голову не пришло бы, что так страстно, безудержно он захочет жениться, да еще на девушке, к которой не прикоснулся. А ведь был Алик мужчиной, знал женщин - так, иногда, от случая к случаю, но знал. Что же теперь с ним случилось? Маленькая, очень теплая комната, и накрыт к чаю стол. Он сидит за этим столом, а против него Рабигуль. И он тонет, тонет в загадочных темных глазах, и ничего ему, кажется, больше не нужно. Сидеть бы да слушать, смотреть на нее и надеяться, замерев, что так будет вечно.
– Когда-нибудь будет у меня настоящий инструмент, с именем, - мечтала вслух Рабигуль.
– У виолончели такой глубокий, искренний голос, а когда инструмент настоящий...
Алик заставил себя вслушаться.
– Тяжело, наверное, играть на виолончели?
– придумал он подходящий вопрос.
Рабигуль застенчиво улыбнулась, строгие глаза потеплели.
– Это такое счастье... Она так поет... Как сопрано... Мы с Машей все спорим. Конечно, скрипка - царица музыки, кто скажет "нет"? Но низкий голос виолончели меня, например, завораживает, чарует...