Концертмейстер

Арсений свернул с моста налево, прошел вдоль зеленого здания Института культуры, в просторечии пренебрежительно называемого Кулек и частенько подвергаемого насмешкам за уровень профессиональной подготовки студентов.

Миновав массивную и безнадежно длинную решетку Летнего сада, он побрел по Фонтанке. Ходьба не излечила его боль. Теперь тяга убежать от чего-то сменилась желанием забиться, укрыться, переждать…

Почему он пошел в «Рюмочную» на Моховой, сам бы себе потом не объяснил. Видимо, присущий каждому человеку в той или иной мере здравый смысл в тот день размылся в Арсении почти до полного исчезновения. И на место ему пришло нечто ложно романтическое, опасное и разрушительное.

Я пригвожден к трактирной стойке.

Я пьян давно. мне всё равно.

Вон счастие мое — на тройке

В сребристый дым унесено…

Строки Блока размагнитили его внутренний компас, и он пристроился в конец очереди, выползающей из двери заведения, как после дождя из земли выползает самонадеянный неторопливый червь. Перед ним два довольно помятых интеллигента взахлеб обсуждали спектакль БДТ «Протокол одного заседания» и дружно удивлялись, как «такое» пропустила цензура. Ведь из спектакля ясно, как дважды два, что вся социалистическая экономика — полная туфта и что из-за этой туфты народ вынужден простаивать в очередях за самым необходимым.

Остальные персонажи очереди хранили молчание. До закрытия оставалось не так уж много времени. Внутри народ вел себя куда более оживленно: в шум голосов время от времени врывался глухой звон толстого стекла. Арсений встал около одного из столов, как раз рядом с теми интеллигентами-театралами, которые после совместного стояния в очереди казались ему почти давними знакомыми. Три кильки на бутерброде меньше всего напоминали золотых рыбок.

Арсений сделал большой глоток, закусил. На вкус и выпивка, и закуска — гадость. Но это сейчас даже нравилось Арсению.

Новое ощущение.

От табачного дыма выедало глаза.

По сторонам смотреть не хотелось.

Хотя если бы огляделся, то увидел бы нечто интересное.

Водка еще больше погрузила его в себя, он пытался в своей глубине найти точки успокоения, точки, которые можно поставить так, чтобы горечь ушла. После второго глотка мелькнула мысль, что этот день можно вычеркнуть из жизни, как композиторы вычеркивают лишний такт. А завтра все изменится. Или Лена позвонит, или… кто-то мягко коснулся его плеча. От неожиданности он вздрогнул и чуть не сшиб свою опустевшую рюмку.

— Привет! — Катя Толоконникова, в джинсах и белой футболке, стояла перед ним и убирала со лба легкие волосы. — вот уж не ожидала тебя здесь увидеть… Ты пьешь водку? — она взяла рюмку, принюхалась к ней, повертела ее зачем-то в пальцах, словно собиралась этим пристыдить однокурсника, потом поставила на место. — Тогда пошли к нам, познакомлю тебя с друзьями. Не торопишься, надеюсь?

Компания молодых людей, разгоряченных и разговорчивых, окружила тесным кольцом столик в самом дальнем углу «Рюмочной». Катя представила «своего однокурсника и друга», чем вызвала приступ необъяснимого восторга у своих приятелей и приятельниц. К Арсению сразу потянулись несколько рук, мужских и женских, желая засвидетельствовать знакомство рукопожатием.

Поначалу страдающий молодой человек не предполагал, что задержится среди Катиных друзей сколько-нибудь долго: из вежливости постоит с ними минут десять — пятнадцать и отправится домой, чтобы вдоволь допереживать случившееся с ним. Не собирался он и пить без разбору водку, шампанское, а после портвейн. Однако его планы быстро разрушились, их унесло течением дружеского застолья, как легкие щепки уносят в невидимую даль воды бурных и могучих рек.

Помимо Кати и Арсения, общество составляли три парня и две девицы. По их разговорам и наигранной раскрепощенности Храповицкий догадался, что они студенты находящегося неподалеку Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии, сокращенно ЛГИТМИК. Один, к которому другие обращались Дэн, слыл явным лидером. Как понял Арсений, его лидерство во многом определялось тем, что он участвовал в массовке в двух спектаклях БДТ и не только видел почти всех товстоноговских знаменитостей, но и стрелял сигареты у самого Олега Басилашвили. Из его рассказа, который Арсений слышал не сначала, можно было подумать, что они с Басилашвили на короткой ноге и Олег Валерьянович ждет не дождется, когда Дэн окончит институт, чтобы договариваться с Гогой (так некоторые театралы Ленинграда называли главного режиссера БДТ Георгия Товстоногова) о его приеме в театр.

После того как посетителям пришлось покинуть гостеприимный подвальчик на Моховой, кто-то предложил продолжить общение где-нибудь. Катерина предложила зайти к ней, поскольку ее родители отдыхают на море, а выпить у нее больше чем достаточно.

Арсений принялся отказываться и прощаться, ссылаясь на то, что ему надо домой, но Катя посмотрела на него так укоризненно и в то же время умоляюще, что пришлось согласиться. Да и не стоило это ему такого уж большого труда…

Они прошли всей гурьбой по Моховой до Белинского, свернули к Литейному, а там уж рукой подать до цели. Длинный ленинградский день не собирался заканчиваться. В воздухе с избытком накопился пар, предвещавший грозу.

Квартира Толоконниковых не поражала помпезностью, как в первый раз, когда он с томиком Кольриджа в руках пришел к девушке на день рождения. Напротив, в случайном расположении мебели сквозила усталость, а огромное зеркало в зале отражало мир как будто немного темнее, чем он есть на самом деле.

Катя принесла и поставила на стол несколько бутылок с фирменными этикетками. Диковинный алкоголь вызвал у компании прилив энтузиазма пополам с пьяным восхищением.

— Отец привозит из командировок. А сам дома почти не пьет: мать ненавидит пьяных.

Из Катиного тона нельзя было разобрать, довольна она этим или нет.

Вскоре ожил кассетный магнитофон — весомый символ благополучия тех лет, — и хриплый голос Высоцкого придал общему веселью еще более залихватский и бесшабашный тон.

Арсений попросил у Кати разрешения позвонить. Отец спокойно отреагировал на его сообщение о том, что он задержится, сказав, что уже ложится и еда в холодильнике.

Как ни странно, Арсений быстро освоился в незнакомой ему компании. Когда театралы высыпали на лестничную клетку перекурить, а Катя с Арсением остались одни, он спросил ее, отчего не видел Дэна и его друзей у Кати во время празднования ее девятнадцатилетия. Катя сперва промолчала, подошла к окну, широко открыла его и, облокотившись на подоконник, замерла. Юноша подошел к ней, встал рядом. Катя вдруг резко обернулась к нему и звонко поцеловала в щеку, тут же отодвинувшись от него на приличное расстояние, будто кошка, ожидающая начала игры:

— А тебе так интересно, отчего Дэна и его друзей ненавидят мои родители? Или ты спрашиваешь просто чтобы что-то спросить и не выглядеть неразговорчивым букой?

Арсений опешил. В него вторгались явно и беззастенчиво. Катя не скрывала желания поддеть его, докопаться в нем до чего-то далеко запрятанного и это потаенное расшевелить, а возможно, и заменить на что-нибудь другое. Знала ли она, что там? Предполагала ли она, к чему это приведет?

Не дождавшись от Арсения ничего, кроме изумленного и несколько испуганного взгляда, она процедила:

— Дэн когда-то был моим любовником. Но родители испугались, что его главная цель — поселиться у нас. Мы с Дэном давно просто друзья. Не из-за родителей, из-за другого. Но ему и его оруженосцам вход сюда заказан, когда мать с отцом дома. Каждого приглашенного на разного рода церемонии, в частности на мою днюху, приходится утверждать на семейном совете. Ты, кстати, прошел легко. Да и я тебя хорошо рекомендовала. Так что радуйся.

Курильщики вернулись, прекратив поток откровений молодой хозяйки.