Конец буржуа

Потом она снова подкралась к дверям, чтобы что-нибудь услышать, но кипение волн, поднимавшееся в ней изнутри, еще раз заглушило все таким же хриплым ревом — потоки крови снова ударили ей в голову. Она вся дрожала, ей казалось, что тысячи мелких льдинок колют ее голое тело, что этот холод забирается внутрь и несет с собою смерть. Да, он был там, он ушел от нее, чтобы забраться в спальню ее дочери! И, ни о чем не думая, она только повторяла: «Даниэль! Даниэль! Даниэль!»

Но вдруг это подозрение возмутило ее самое:

«Нет, это слишком подло. Я ошиблась. Он, должно быть, спит у себя в постели». Она спустилась вниз, взяла лампу и еще раз заглянула в спальню Эдокса: постель была пуста и даже не смята. Она повернулась и вдруг заметила рядом, на стуле, брошенную в беспорядке одежду — галстук, жилет, пиджак. Тогда ее охватило одно властное желание — она стала думать, как убить их обоих. Мысль эта ее сразу же успокоила.

«Нет, никакого оружия мне не надо, — подумала она, после того как обшарила столы и стены. — На это меня не хватит. Нужно что-то другое». Она взглянула на постель, и у нее тут же созрел новый план — пусть они умрут на костре, пусть пламя охватит их тела, пусть они сгорят там, на ложе страсти: спастись они не смогут, она запрет их на ключ. Она злорадно скрежетала зубами; «Да! Да! Поджечь их там, в постели, в постели, в постели!..» Взяв светильник, она снова бесшумно поднялась наверх, прошла переднюю, тихонько дотронулась до ручки двери. На какое-то мгновение она остановилась — ей показалось, что они разговаривают. Послышалось их прерывистое дыхание, смех, перемежающийся с поцелуями, замирающие от наслаждения вздохи. Нет, это ей только почудилось, за дверями все было тихо. Она начала дергать ручку, пробовала открыть дверь коленом; но оказалось, что дверь комнаты заперта изнутри на ключ. Ее охватила ярость. Она вцепилась обеими руками в ручку двери и стала трясти ее изо всех сил. Теперь она уже ясно слышала, как там начали испуганно перешептываться, как вскочили с постели, как нечаянно задели стул. Она закричала:

— Откройте, или я позову людей и прикажу выломать двери!

Она стала громко стучать кулаками, стараясь сломать замок, налегая на дверь плечом, наваливаясь на нее всей тяжестью своего тела. С каждым ударом ярость ее росла. Она осыпала их ругательствами, звала прислугу, потом схватила со столика китайскую вазу и швырнула ее в дверь. Ваза разбилась на мелкие куски.

Наконец дверь отворилась: перед ней стояла Даниэль в ночной рубашке, с распущенными волосами, спокойная и полная решимости.

— Ах, это ты! Ты!

Оттолкнув ее, Сара кинулась к постели. В эту минуту из-за портьеры вынырнула чья-то фигура и скрылась на лестнице. Даниэль подошла к матери и посмотрела на нее, не говоря ни слова. Сара порывисто выпрямилась, подошла к дочери, схватила ее за руку.

— Он здесь! Я знаю. Где ты его спрятала?

Даниэль только засмеялась и пожала плечами.

— Где ты его спрятала? Отвечай мне! Где? Где?

Увидев, что дверь открыта, Сара сразу же сообразила, что Эдокс спасся бегством.

— Ах, так они меня одурачили! — воскликнула она.

Она вышла на лестницу, стала прислушиваться к тишине, совсем обессилев, еле переводя дыхание. Как бы она хотела умереть сейчас вот, от разрыва сердца, а потом являться к ним по ночам, чтобы они мучились угрызениями совести. И снова перед взором ее предстала картина греха, она увидела перед собой преступное ложе любви, пятна позора повсюду — на стенах, на полу.

И к ней вернулась прежняя ярость; она кинулась к Даниэль, схватила ее за волосы и скрутила их жгутом:

— Ну так я разделаюсь с тобой сама!

— Делайте со мной что хотите, — ответила Даниэль, — я вас ненавижу, я даже не пытаюсь защищаться, но предупреждаю вас, что, как только вы меня отпустите, я позову сюда людей и скажу всем, что вы меня избивали, решив, что я спала с вашим мужем… Ну что же, начинайте! Вы же хорошо знаете, что я не считаю вас за мать!

— Скажи мне по крайней мере, что все это неправда, что он не был твоим любовником, — только это!

— Вы мне не мать. Я вас ненавижу.

— Даниэль! Даниэль! Неужели это могло случиться? Умоляю тебя, скажи мне, что этого не было… Одно только слово — и, клянусь, я тебе поверю.

Она отпустила ее и теперь молила, заломив руки. Даниэль собрала волосы в узел, а потом, глядя баронессе прямо в глаза с презрением и ненавистью, сказала:

— У меня не было детства… Я никогда не чувствовала, что я ваша дочь… Всю жизнь я провела взаперти… Но вот я вернулась, вам больше нельзя было не пускать меня к себе в дом… И что же, в этом доме вы жили с человеком, который занял мое место, который отнял у меня мать. Я только отомстила за себя. А теперь оставьте меня, уйдите отсюда, иначе я позвоню.

— Ах, вот как, проклятое отродье! Ну что же, посмотрим, кто из нас здесь хозяйка. Звонить буду я.

Сара стала ожесточенно нажимать кнопку. Звонок зазвонил прерывисто, громко, не умолкая. Вслед за этим послышались тяжелые шаги. Вошла горничная Даниэль, вся заспанная, застегиваясь на ходу.

— Разбуди сейчас же кучера и скажи ему, чтобы он немедленно явился сюда, — приказала баронесса. — Ступай! А сама можешь ложиться спать. И не смей приходить сюда, пока я не позову… Ну, ступай же!

Через несколько минут в передней послышалось чье-то хриплое дыхание. На пороге появился кучер, толстый, краснощекий и невозмутимый англичанин.

— Дик, как у вас в Англии поступают с детьми, которые провинились перед родителями? Их секут, не правда ли? Ну так вот, я позвала вас, чтобы вы высекли барышню…

Дочь ее вскрикнула:

— Нет… нет! Это подло… Вы забыли, что мне двадцать лет!

— Дик, вы слышали, что я сказала.

Кучер сделал движение, чтобы схватить Даниэль своими огромными лапами, но девушка выскользнула, забегала по комнате и вдруг кинулась в кресло, крепко ухватившись за ручки. Кучер остановился в нерешительности и посмотрел на баронессу. Та в нетерпении топнула ногой:

— Начинайте же!

Завязалась борьба. Даниэль, стиснув зубы, царапала кучеру лицо. Он разъярился и потом одним сильным движением справился с ней. В облаке батистовой пены блеснуло нагое тело, скрытая от взоров греховная красота. Она почувствовала, что больше не в силах бороться, и, покорившись его грубым рукам, униженная и опозоренная, закричала:

— Он мой любовник, он мой любовник… Я вас обоих ненавижу!

Мать ее, вся оцепенев, только считала удары.

— Сильнее, Дик… Сильнее…

Негодование девушки достигло предела. Она забилась в нервном припадке, вырвалась из рук истязавшего ее палача и упала на ковер.

Тогда баронесса отпустила кучера и позвонила горничной.

— Уложи барышню и оставайся при ней.

Она спустилась вниз. Эдокс заперся у себя в комнате. Баронесса постучала в дверь. Ответа не последовало. Она вернулась к себе, бросилась на пол, обхватив голову руками; страшные судороги душили ее, но плакать она уже не могла. Она еще раз ощутила прикосновение смерти, она уже больше ничему не верила: она видела, что любовь ее унижена, втоптана в грязь. Она вспомнила, как безмерно она мучилась, обнаружив, что муж изменяет ей, вспомнила платок г-жи Флеше, разоблачивший легковесную и лживую душу человека, которого она боготворила, которому она была готова простить все, даже измену. Но то, что случилось, было неслыханно. Преступны были сейчас они оба. Сара чувствовала себя оскорбленной и как женщина и как мать — изменой мужа и преступною связью его с ее един-ственной дочерью. Та плоть, которой она дала жизнь, восстала против ее собственной плоти, похитила у нее тело мужа. А он, ее муж, прикоснулся к непорочному телу ее дочери… Это был тот оскверняющий человека грех, за который рука всевышнего покарала молнией целые города и погребла их под потоками серы.