Конец черного темника
Шрифт:
И эти слова говорил Захария с обманом, помышляя, как бы избавиться от руки царёвой, а великому князю о царе истину поведать хотя. Царь же, слышав эти слова от Захарии, рад был и повелел послание писать к великому князю. И отрядил царь с Захарией четырёх князей, любимых Мамаем, и с ними татар низших чинов пятьдесят человек.
Царь же повелел писать грамоту к великому князю такую: «От восточного и грозного царя, от большой Орды, от широких полей, от сильных татар, царь царей Мамай и многих орд государь. Рука моя многими государствами владеет, и десница моя на многих государствах возлежит. Пахарю нашему Мите московскому. Известно тебе, что улусами нашими владеешь, а нашему царству, придя, не поклонишься, да ведомо тебе будет: ныне рука моя хочет тебя казнить. Ежели ты молод, то приди ко мне
И отпустил послов Мамай на Русь. И, отпуская Захарию, царь сказал: «Возвращайся ко мне скорее!» И повелел его проводить с честью.
И когда приблизился Захария к Оке-реке и четыре татарина с ним и все, которых царь послал на Русь своих татар, послал Захария тайно к великому князю вестника, чтобы послал встречу ему. А татарам Захария сказал: «Скоро вас с честью встретят посланные от великого князя!» Князь же великий быстро снарядил для встречи Захарии триста человек от двора своего. Встретили они Захарию на этой стороне Оки-реки. Захария же повелел им хватать и вязать татар. Татары же возопили, говоря: «Обманул нас Захария!» Захария же взял грамоту царёву, посланную великому князю, и разодрал её пополам. И, выбрав худшего татарина, дал ему разорванную грамоту, и сказал Захария татарину тому:
«Возвратись ты один и скажи безумному царю своему, что не нашёл в людях безумия твоего, а грамоту безумия твоего пред светлые очи государя своего великого князя не принёс, и прочитал её сам и, видев безумие твоё, посмеялся!» И, так сказав, отпустил татарина к царю. И пришёл татарин к царю, и рассказал обо всём случившемся, и грамоту ему дал разорванную...
Захария же пришёл во славный град Москву и челом бил своему государю великому князю Дмитрию Ивановичу, и всех татар связанных привёл и перед великим князем поставил их. Князь же великий очень возрадовался и подивился великому разуму Захарии. И сотворил князь великий пир радостный, и многими дарами почтил Захарию. Наутро же Захария пришёл к великому князю, и сказал Захария: «Государь князь великий, скорее посылай грамоты по всем городам и вели воинству твоему быстро собираться, так как царь Мамай скоро придёт». Князь же великий, слышав, что не ложно поднялся безбожный, позвал брата своего Владимира Андреевича и других князей. И сказал им: «Братья, князья русские, из гнезда великого князя Владимира киевского, коим мы изведены из эллинской (языческой) страсти, ему же дал Господь познать православную веру, так же, как и Плакиде Стратилату. А он (Владимир) завещал нам ту веру крепко держать и бороться за неё. Если кто пострадает за неё, тот на том свете будет почивать в веки. Я же, братия, хочу за веру пострадать до смерти». И сказал ему князь Владимир: «Воистину, господин наш, законную заповедь свершаешь и святому Евангелию последуешь. Как пишется в святом Евангелии: «Если кто за имя Моё пострадает в мире сём, то упокою его в последний день». Мы же, господин, готовы с тобою умереть и головы сложить за светлую веру и за нашу великую обиду!»
В дни те же князь великий Дмитрий Иванович послал вестников и грамоты дал им, а в них писано так: «От великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси князьям и боярам, и детям боярским, и всем воеводам, и всему войску, и всем безымянным — чей кто ни будет. Как только к вам эта грамота моя придёт и вы бы, часа того не медля, шли вон день и ночь, других грамот не дожидаяся, собирались все конечно в Коломну на мясопуст Святой Богородицы [83] , там распределим полки и дадим каждому полку воеводу. А эти грамоты посылали бы друг другу, не теряя ни часа».
83
С первого по пятнадцатое августа.
— Но почему Мамай четырёх мурз отрядил с Тютчевым? Пусть бы Захария меня предал и в Орду отъехал, но ведь мурз-то этих я всё одно бы с ним не отпустил. На что рассчитывал?.. Почему их в жертву принёс? — делился своими мыслями великий князь с Боброком, сидя на лавке в своём
тереме в одной белой рубахе с расстёгнутым воротом, словно после бани. Низ ордынских шаровар спадал на мягкие замшевые туфли.Тут же стоял Игнатий Стырь. Он только что вернулся с берегов реки Яузы, от матери, куда возил Андрейку, так как Феофана Грека на Москве не оказалось: расписывал одну из церквей в древнем Новгороде.
— Позовите Захарию! — крикнул великий князь одному из дружинников.
Мог бы приказать и Стырю, но после того, как узнал о его злоключениях в Рязани и Орде, словно чувствовал вину перед ним. И обращался к нему не иначе, как по имени.
А особенно внимал рассказу о том, как Игнатий плавал в тумане по мещёрским озёрам и ему церковь чудилась то слева, то справа, и как женщина Алёна, которую хорошо знала Ефросинья, жена Олега, шла по воде босиком, словно Богородица... Даже показалось Стырю, что внимательнее был при этом великий князь, нежели когда слушал про ордынцев. А впрочем, о них постоянно доносили Дмитрию Ивановичу засечники [84] Андрея Попова с Дикого поля, а князь всё больше выспрашивал о тайнах этих самых мещёрских озёр. И всё чему-то улыбался. А потом сказал: «Значит, и впрямь для отсидки место надёжное, коль не токмо ордынцам, но и своим трудно туда добраться. Наверное, и казна там спрятана...»
84
Засечник — воин порубежной сторожи.
Явился Тютчев: спокойный взгляд карих глаз, прямой нос, широкие скулы, густые тёмные волосы, широкоплечий, тонкий в талии, без бороды. Невольно залюбовался им Дмитрий. И неудобно стало московскому князю за свой вид перед строгим Захарией — велел подать кафтан.
— А скажи, Захария, не усмотрел ли Мамай в твоём посольстве некоего подвоха?.. Будто данью ему мы хотели время выиграть...
— Думаю, что нет, княже, не усмотрел. Уж больно горд он, и в гордыне своей — однозначен...
— А почему же он своих самых приближённых мурз с тобой послал, Захария? Что этим сказать хотел?
А ничего, княже, не хотел сказать, просто избавиться от них решил. Позови постельничего Козыбая, он мудрее остальных. Он расскажет.
Позвали Козыбая. Поглядев на него, сразу становилось понятно, что содержали на московском дворе мурз не как пленников: при них даже сабли оставили.
Молча поклонился бывший постельничий Мамая, по-русски пожелал многие лета великому князю и Боброку Волынскому.
— Спасибо, Козыбай, — поблагодарил его Дмитрий Иванович. — Многие лета и тебе, великий мурза.
— Я не великий мурза, князь. Я всего лишь бывший слуга предавшему меня царю, князь.
— Почему предавшему? Ты ведь тоже должен был, находясь с Тютчевым, ко мне посольство вершить...
— Нет... То, что меня впереди ожидают беды, я это понял, когда Мамай взял меня к Фериборзу, оставив на берегу Итиля Челубея, родственника Тулук-бека, племянника Мамая, который живёт дядиной мыслию... Мамай доверял мне и моим друзьям, а это не нравилось Челубею. Он через Тулук-бека убедил назначить нас в сопровождающие к Захарии Тютчеву...
— А верил Мамай, что Захария вернётся к нему?
— Верил.
— А ты, мурза Козыбай?
— Я не верил.
— И всё-таки пошёл с ним?
— Я исполнял волю сильного. Иначе — секир-башка, великий князь.
Дмитрий Иванович не мог скрыть улыбки.
— Челубея я знаю. Тулук-бека тоже. А кто такой Фериборз? — спросил Тютчев.
— Это маг и волшебник, живущий в скале, знающий священную «Авесту», — ответил Козыбай.
И он рассказал о встрече с ним Мамая перед самым походом.
— Позволь и мне сказать, великий княже? — обратился к Дмитрию Ивановичу Игнатий Стырь, доселе не проронивший ни слова. — По приезде из Орды я говорил тебе, что Фериборз — соглядатай Тохтамыша. Как ты знаешь, об этом мне поведал перс Музаффар, который спас меня из ханского поруба с помощью слуги владыки Ивана.
— Да, ты мне говорил об этом купце. И ещё говорил о необыкновенной любви Мамая к Белому Лебедю. Никогда бы не поверил в эту любовь, если бы точно не знал о ней и от других людей...