Конец главы

Они ходили взад и вперед мимо подъезда, как простые слуга и горничная, которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность, привычки и мораль, - все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и прочнее слитых воедино людей.

Наконец чувство юмора взяло верх.

– Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний поцелуй!.. Ну, еще один!.. Еще один!

Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.

XXI

Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу, раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжег корабли, и негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощенный своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его записка, и только по возвращении домой, когда он получил ее ответ, сердце его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда, где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру противостоит не он один, а они вдвоем. Зачем же отстраняться и делать ее несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка записку с приглашением "прокатиться". Но Уилфрид забыл про дерби, и, как только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил ее и унес с собой.

– Я никогда не бывала на дерби, - сказала Динни.
– Съездим?

Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не было.

Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни лент, ни тележек, запряженных осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни экипажей четверкой, ни разносчиков, ни торговок - один клинообразный неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых.

Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно увидеть лошадь. Если картина Фрита "Дерби" и соответствовала когда-нибудь жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась.

В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними людьми, Уилфрид неожиданно сказал:

– Мы сделали глупость, Динни, - нас кто-нибудь да увидит.

– Ну и пускай. Смотри, наконец-то лошади.

Действительно, на круге проминали лошадей. Динни заторопилась к ним.

– Они все такие красивые, - вполголоса заметила она.
– Для меня они все как на подбор, кроме вон той. Не нравится мне ее спина.

Уилфрид заглянул в программу:

– Это фаворит.

– А мне все равно не нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она какая-то угловатая - до хвоста ровно, а потом сразу вниз.

– Согласен, но ведь резвость не зависит от формы спины.

– Я поставлю на ту, которая понравится тебе, Уилфрид.

– Тогда подожди, пока я присмотрюсь.

Со всех сторон люди на ходу сыпали кличками лошадей.

Динни протискалась к барьеру, Уилфрид встал позади нее.

– Не лошадь, а сущая свинья, - объявил кто-то слева от Динни.
– Ни за что не поставлю больше на эту клячу.

Девушка взглянула на говорившего. Широкоплечий мужчина, рост футов пять с половиной, на шее жирная складка, на голове котелок, во рту сигара. Лучше уж быть лошадью, чем таким.

Дама, сидевшая на раскладной трости справа от нее, негодовала:

– Неужели нельзя очистить дорогу? Лошади того и гляди споткнутся. В позапрошлом году я из-за этого проиграла.

Рука Уилфрида легла на плечо девушки.

– Мне нравится вон тот жеребец - Бленхейм, - шепнул он.
– Пойдем поставим на него.

Они проследовали туда, где перед окошечками, вернее перед отверстиями, напоминавшими голубиные гнезда, стояли недлинные очереди.

– Побудь здесь, - попросил Уилфрид.
– Я только положу яичко и назад.

Динни остановилась, глядя ему вслед.

– Здравствуйте, мисс Черрел! Перед нею стоял высокий мужчина в сером цилиндре, с переброшенным через плечо большим футляром от полевого бинокля.

– Мы встречались с вами у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры.

Помните?

– Ну как же! Вы - мистер Масхем.

Сердце девушки учащенно забилось. Она старалась не смотреть в сторону Уилфрида.

– Сестра пишет?

– Да, было письмо из Египта. В Красном море они, видимо, попали в страшную жару.

– Выбрали, на какую поставить?

– Нет еще.

– Я не связывался бы с фаворитом, - не вытянет.

– Мы хотели на Бленхейма.

– Что ж, хорошая лошадь и на поворотах послушная. Но у ее владельца в конюшне есть другая, поинтереснее. Я вижу, вы - новичок. Подскажу вам две приметы, мисс Черрел, и смотрите, чтобы у вашей лошади была хоть одна из них: во-первых, подъемность сзади; во-вторых, индивидуальность, не внешний вид, а именно индивидуальность.

– Подъемность сзади? То есть круп выше, чем остальная спина? Джек Масхем улыбнулся:

– Примерно так. Как только заметите это в лошади, особенно если ей надо брать подъем, ставьте не колеблясь.

– А что такое индивидуальность? Это, когда она поднимает голову и смотрит поверх людей в пространство? Я однажды видела такую.

– Честное слово, из вас получилась бы замечательная ученица. Вы прямо-таки прочли мою мысль.

– Но я не знаю, какая это была лошадь, - призналась Динни.

– Очень странно.

Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице

Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За ее спиной раздался голос

Уилфрида.

– Ну, я поставил десятку.

– Пойдем на трибуну и посмотрим скачки.

Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку, старалась забыть внезапно застывшее лицо ее собеседника. Вид толпы, где каждый изо всех сил протискивался вперед, чтобы поскорее "узнать свою судьбу", 'отвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие места у барьера, поблизости от букмекеров.

– Я запомнила - зеленый и шоколадный, как конфеты. Фисташки - моя любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый?

– Послушаем.

В общем шуме они различили слова:

– Бленхейм - восемнадцать против одного.

– Сто восемьдесят!
– воскликнула Динни.
– Вот замечательно!

– Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идет не из конюшен.

Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зеленом и шоколадном двое. Вторая из лошадей - наша.

Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с цветами наездника.