Конец российской монархии

О третьем лице, М. И. Скобелеве, говорить много нечего. В Государственной думе он выступал от имени рабочих масс, затем, после октября 1917 г., открыто перешел на сторону большевиков и одно время состоял в должности представителя большевистского «Аркоса»^[161] в Париже.

В июле 1917 г. он приезжал ко мне в командуемую мною 5-ю армию перед началом намечавшегося наступления против германцев, чтобы вызвать в солдатах соответствующее настроение. Он говорил перед собранными в зале Двинского железнодорожного театра солдатскими комитетами, но его речь мне показалась бледной, без темперамента, и в ней он не обнаружил особенно широких горизонтов. Ему, впрочем, горячо аплодировали как приехавшему из революционной столицы «гастролеру»…

ОЦЕНКА СОБЫТИЙ ГЕНЕРАЛОМ Н. В. РУЗСКИМ

В Пскове, в штабе Северного фронта, первые тревожные вести из столицы были получены 27 февраля. До этого дня ни командующий армиями этого фронта генерал Рузский, ни я, занимавший, как это читатель уже знает, должность начальника штаба этого фронта, не были осведомлены о столичных событиях. Мы находились в полном неведении о происходящем.

В телеграмме, полученной генералом Рузским в тот день от председателя Государственной думы Родзянко, сообщалось, что на почве недостатка хлеба в столичном населении возникло недоверие к власти, которое постепенно разрослось в волнения стихийного характера. Обрисовывая положение во всей России, Родзянко добавлял: «Считаю необходимым в качестве единственного выхода из создавшегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения…»

В заключение Родзянко обращался к Рузскому с просьбой поддержать его мнение перед государем.

В этот же день, вечером, в штабе Северного фронта была получена копия телеграммы военного министра на имя начальника штаба армий генерала Алексеева. Из этой телеграммы мы могли узнать, что волнения перебросились в войска и что генерал Беляев сомневается в возможности погасить беспорядки теми частями, кои пока еще не присоединились к восставшим. Ввиду этого военный министр признавал необходимым прибытие в столицу «действительно надежных частей» и «в достаточном количестве».

Передавая в Ставку для государя содержание телеграммы Родзянко, генерал Рузский добавлял от себя:

«Хотя армия остается проникнутой сознанием долга и желает довести войну до победного конца, тем не менее на ней непосредственно начинают отражаться последствия продовольственной и железнодорожной неурядицы, и доходящие до фронта сведения о тяжелом кризисе, переживаемом населением, и о волнениях в Петрограде могут в будущем создать условия весьма благоприятные. Ныне армия заключает в своих рядах представителей всех классов, профессий и убеждений. Почему она не может не отразить в себе настроение страны?..»

Ввиду этого генерал Рузский находил крайне необходимым «принятие срочных мер, которые могли бы успокоить население, вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и в свое будущее».

«Позволяю себе думать, — заканчивал генерал Рузский свою телеграмму на имя государя, — что при существующих условиях репрессии могут скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное успокоение».

На эту телеграмму генерал Рузский прямого ответа не получил. Но вечером того же 27 февраля я был уведомлен генералом Алексеевым о состоявшемся назначении главнокомандующим войсками Петроградского военного округа генерала Иванова и о том, что вместе с ним в столицу отправляется находившийся при Ставке Георгиевский батальон. Батальон этот был сформирован для охраны в Могилеве царской резиденции исключительно из раненых георгиевских кавалеров. В силу особого отбора офицеров и солдат батальон имел репутацию безукоризненной части.

Сообщая об этом, Алексеев добавлял, что в распоряжение генерала Иванова должны быть немедленно командированы особые отряды от войск всех фронтов, исключая Румынский.

«Минута грозная, — говорил мне по аппарату генерал Алексеев, — и нужно сделать все для ускорения прибытия в столицу прочных войск. В этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего».

Таким образом, в Ставке стали именно на тот путь, об опасности которого предостерегал генерал Рузский.

ГЕНЕРАЛ Н. И. ИВАНОВ И ЕГО МИССИЯ

Генерал Николай Иудович Иванов, которому ныне вверялось серьезное дело водворения порядка в столице, выдвинулся на верхи военно-иерархической лестницы из народной среды. В своей речи он до конца своих дней сохранил оттенки, присущие народной великорусской среде. Отец генерала Иванова служил при Дворе великого князя Михаила Николаевича^[162], дяди императора Александра II, долго состоявшего в почетной должности генерал-фельдцейхмейстера всей русской артиллерии. В силу такого положения отца Иванов, который уже смолоду проявлял большую любознательность к военному делу, сумел попасть в военное училище, откуда вышел в артиллерию; в ней он и провел значительную часть своей службы. Его издавна знали в придворных сферах как очень трудолюбивого офицера, исключительно преданного царской семье.

В русско-японскую войну, благодаря личному знакомству с генералом Куропаткиным, который с ним много работал в период своей службы в Главном штабе, генерал Иванов получил в командование сначала особый отряд, а потом корпус, которым вполне доблестно командовал. Затем, после войны, когда явилось естественное стремление продвигать участников ее вперед, генерал Иванов быстро прошел еще несколько иерархических ступеней в Петербургском военном округе и за несколько лет до войны оказался в должности командующего войсками Киевского военного округа. С этой должности он после объявления войны и перешел естественным порядком на должность главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта.

При Дворе, повторяю, генерала Иванова всегда выделяли, уважая его за преданность престолу и прямоту, которую считали основной чертой характера едва ли не каждого простого русского человека.

Внешность генерала Иванова, может быть, и отвечала установившемуся о нем мнению как о простодушном и незлобивом человеке. Он был небольшого роста, носил длинную окладистую бороду лопатою и обладал скромной походкой, характеризовавшейся наклоненной несколько набок головой и потупленным вниз взором, скрывавшим небольшие, но очень быстрые глаза. В действительности же под этой простой оболочкой скрывалась гораздо более сложная натура.

Основными чертами характера генерала Иванова были мелкое честолюбие, недоверие и узкое упрямство в достижении раз поставленной перед собой цели. Первая черта постепенно превратила генерала Иванова в льстивого, малоискреннего царедворца. Она же была причиною того, что он никогда не желал рисковать ради общего дела, и его истинные намерения всегда оставались непроницаемыми для других. При этом недостаток образования, общего и военного, а также отсутствие способностей охватывать обстановку в целом неизменно ограничивали его поле зрения до весьма узких размеров, далеко не соответствовавших тем должностям, кои он в последнее время занимал. Мне думается, что по своему кругозору генерал Иванов мог быть только хорошим командиром корпуса, но не выше.

Сознавая, видимо, свои слабые стороны, генерал Иванов тщательно избегал высказываться и предпочитал проводить свои планы не в открытую, а тайком и по частям. Вследствие этого работа с ним была чрезвычайно трудна, ибо цели, к которым он шел, никогда и не перед кем не были им открываемы.

В 1916 г. генерал Иванов, очень не ладивший с генералом Алексеевым, прежним начальником его штаба, а впоследствии начальником штаба государя, был освобожден от должности главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта и вынужден был довольствоваться вполне безличным, хотя наружно и почетным, местом лица, состоявшего в Ставке при особе государя.