Конец российской монархии
Шрифт:
Дежурный флигель-адъютант, соскочивший на дебаркадер, вопросительно обратился к подошедшему коменданту и затем быстро направился в нашу сторону.
— Ваше высокопревосходительство, — сказал он генералу Рузскому, беря руку под козырек, — не откажите предварительно пройти к министру Двора.
Мы направились в вагон, соседний с государевым. Из поезда тянуло теплом, и впечатление привезенного больного, охватившее меня, усилилось еще более. Встревоженные лица, сдержанные рукопожатия, разговоры вполголоса…
— Государь вас ждет в салоне, — сказал, обращаясь к нам, всегда изысканно любезный министр Двора граф Фредерикс. — Я пройду предупредить его величество о вашем прибытии…
Через несколько секунд нас пригласили пройти через коридор помещения, занимавшегося лично государем,
Там уже находился государь. С большим волнением проходил я через небольшую прихожую, примыкавшую к салону. Впереди шел Рузский, волнение которого, как всегда, выражалось только в еще большей, чем обычно, размеренности движений и окаменелости лица. Государь, в темно-серой черкеске, составлявшей форму кавказских пластунских батальонов, встретил нас с очень большим наружным спокойствием. Он рассказал нам обычным голосом о том, что его поезд на пути в Царское Село был задержан на станции Малая Вишера известием о занятии станции Любань отрядом мятежных войск с орудиями и пулеметами и что поэтому он решил повернуть поезд на Псков, имея намерение сделать попытку пробиться отсюда в Царское Село — к цели своего путешествия.
Выслушав затем краткий доклад о положении дел на фронте, император Николай II добавил, что ждет приезда в Псков председателя Государственной думы Родзянко, чтобы получить от него прямые и подробные сведения о том, что происходит в столице. Когда же генерал Рузский добавил, что имеет и со своей стороны некоторые данные, относящиеся к тому же вопросу, которые им получены из Ставки для доклада, то государь ответил, что готов его выслушать сегодня же около 9 часов вечера.
Перед оставлением царского поезда генерал Рузский и я получили обычное приглашение к обеду. Так как было почти время собираться к таковому, то мы прошли лишь на несколько минут в вагон главнокомандующего, чтобы просмотреть донесения, кои за протекшее время были доставлены нам генералом Болдыревым из штаба.
Обед носил очень тягостный характер. Государь был хотя и молчалив, но наружно спокоен. Всем, однако, было не по себе. Хотелось поскорее остаться наедине, чтобы разобраться в своих впечатлениях; разговор поэтому не клеился. О главном, лежавшем камнем на душе у каждого, никто, разумеется, не говорил, а вещи обыкновенные не шли на язык. Я думаю, что все почувствовали большое облегчение, когда подошло наконец время встать из-за стола и явилась возможность для каждого вернуться к себе и к своему делу.
ПЕРВАЯ БЕСЕДА ГОСУДАРЯ С Н. В. РУЗСКИМ
До 9 часов вечера я пробыл с главнокомандующим на вокзале и, только проводив его до царского поезда для доклада, уехал в город, где меня ждали в штабе многочисленные дела и срочные распоряжения.
Во время разбора накопившихся бумаг и беседы со своими сотрудниками мне подали телеграмму из Ставки на имя государя, в которой генерал Алексеев ходатайствовал о даровании стране ответственного министерства с М. В. Родзянко во главе.
Ходатайство это мотивировалось необходимостью избежать анархии в стране для продолжения войны. Вместе с телеграммой из Ставки был передан проект соответственного манифеста.
Часовая стрелка приближалась к 10 часам вечера. Так как генерал Рузский все еще находился на докладе у государя, то я приказал спешно подать себе автомобиль, чтобы лично отвезти на вокзал полученную телеграмму, которую считал особо важной и срочной. Обратившись к кому-то из приближенных к государю лиц с просьбою о вызове главнокомандующего, я стал поджидать Рузского в свитском вагоне, где меня кольцом обступили с расспросами лица государевой свиты. Объяснив им в пределах допустимого сложившуюся обстановку, я в ответ на их беспокойные вопросы: «Что же делать дальше?» — отвечал в соответствии с содержанием только что полученной телеграммы генерала Алексеева.
— К сожалению, — говорил я, — дело зашло слишком далеко, и, вероятно, нужны будут уступки для успокоения взволнованных умов.
Передав вышедшему ко мне главнокомандующему телеграмму на имя государя и получив от него просьбу выяснить время
для разговора по прямому проводу с председателем Государственной думы, я возвратился к себе в штаб.Около полуночи я в третий раз уехал на вокзал, чтобы дождаться там выхода главнокомандующего от государя. Я получил к этому времени очень тревожные известия о том, что гарнизон Л ути перешел на сторону восставших. Это обстоятельство делало уже невозможным направление царских поездов на север и осложняло продвижение в том направлении эшелонов того отряда, который, как читатель уже знает, подлежал высылке от Северного фронта на станцию Александровская в распоряжение генерала Иванова.
Головные эшелоны этого отряда, который был отобран командующим 5-й армией из состава наиболее надежных частей, по нашим расчетам, должны были подойти к Петрограду еще утром 1 марта. Затем они были временно задержаны в пути для свободного пропуска литерных поездов. И где они находились в данное время — нам оставалось неизвестным.
Генерал Рузский вышел от государя очень утомленным и расстроенным. Он коротко поделился со мной своими впечатлениями.
— Государь, — сказал он, — первоначально намечал ограничиться предложением Родзянко составить министерство, ответственное перед верховной властью, но затем, взвесив обстановку и приняв во внимание телеграмму Алексеева, остановился окончательно на решении дать стране то же министерство Родзянко, но ответственное перед законодательными учреждениями. Я надеюсь, что это удовлетворит восставших и даст нам возможность довести войну до конца. Обо всем этом, — добавил Рузский, — государь будет сам телеграфировать Алексееву, меня же он уполномочил переговорить с Родзянко…
На мой доклад о тех затруднениях, кои могут возникнуть в связи с переходом Лужского гарнизона на сторону восставших, генерал Рузский ответил, что государь предусматривает мирный исход возникших событий, почему, между прочим, и разрешил теперь же возвратить обратно в Двинск отряд, высланный на север из состава 5-й армии.
Содержание этого ответа очень интересно сопоставить с показанием, данным чрезвычайной следственной комиссии генералом Дубенским[164], лицом, назначение коего заключалось в ведении записей царских действий в период пребывания государя на театре военных действий. Этот генерал, находившийся в описываемое время в составе государевой свиты, свидетельствует, что уже в ночь на 1 марта в царских поездах не существовало настроения «борьбы» и в ближайшем к царю окружении только и говорили о необходимости «сговориться» с Петроградом и выработать условия соглашения. Это соглашательское настроение особенно упрочилось после получения царем известия, что в Псков на свидание с ним предполагает выехать Родзянко.
Зная, что Рузскому предстоит ночью длинная и ответственная беседа с Родзянко, я не стал расспрашивать его о подробностях доклада.
Недоброжелатели генерала Рузского впоследствии стали распространять слухи, будто он держал себя во время своей продолжительной беседы с императором Николаем II резко и даже грубовато, позволяя себе громкие выкрики и неосторожные выражения. По этому поводу я должен прежде всего отметить, что данная беседа с государем происходила без свидетелей, с глазу на глаз, что поэтому никто, кроме самого государя, не мог дать правильной оценки поведения генерала Рузского в течение их разговора. Лучшим же ответом на вопрос о том впечатлении, которое оставила эта беседа у государя, служит то неизменно предупредительное и доверчивое отношение, которое сохранил император Николай II к главнокомандующему Северным фронтом до последней минуты расставания.
Генерал Рузский всегда и со всеми держал себя непринужденно и просто. Его медленная, почти ворчливая по интонации речь, состоявшая из коротких фраз и соединенная с суровым выражением его глаз, смотревших из-под очков, производила всегда несколько суховатое впечатление, но эта манера говорить хорошо была известна государю и была одинаковой со всеми и при всякой обстановке. Спокойствия и выдержки у генерала Рузского было очень много, и я не могу допустить, чтобы в обстановке беседы с государем, проявлявшим к генералу Рузскому всегда много доверия, у последнего могли бы сдать нервы…