Конец времен

Он тихо смеется, поднимая к небу глаза.

Лицо расслаблено, он кажется счастливым – таким, каким я прежде его не видела.

– Мы потом еще несколько дней вымывали мякоть из ушей и волос.

Он продолжает смотреть вслед удаляющимся ангелам.

Многовековое одиночество накрывает его, словно тень на исходе дня. Оно смывает с лица радость, являя миру закаленного аутсайдера, бредущего сквозь апокалипсис.

– Ты уверена, что этот человеческий доктор способен пересадить крылья? – спрашивает Раффи.

– Так сказал Велиал. – Но, конечно, он много чего говорит.

– И ты думаешь, он в лагере Сопротивления?

– Не ручаюсь, но Док был среди спасенных из Алькатраса. Если он не с сопротивленцами, то кто-то из них все равно может сказать, где нам его искать. – Я вынуждена довериться человеку, который в ответе за то, что случилось с моей сестрой. И это меня гложет.

Из груди вырывается вздох:

– Лучшего плана нет. Открыта твоим идеям!

Еще пару секунд он провожает ангелов взглядом, а затем разворачивается и направляется в «Мэйсис».

А что, неплохо придумал. Нам с Пейдж не помешает нормальная одежда. Пока небо расчистится, успеем пройтись по магазинам. Оставив саранчу снаружи, мы обе идем за Раффи.

Электричества нет, но свет, проникающий в окна, позволяет ориентироваться в передней части универмага. Вешалки в беспорядке: свалены в кучу или просто опрокинуты на пол. Одежда всех цветов и фасонов брошена на проходах. Голые манекены в витринах сложены друг на друга в весьма недвусмысленных позах.

Кто-то разграффитил потолок: рыцарь направляет меч на огнедышащего дракона, в десяток раз превосходящего его в размерах. Драконий хвост исчезает во тьме магазина – там, куда не проникнуть лучам солнца.

Под рисунком я замечаю слова: «Куда подевались герои?».

Мне кажется, согласно авторской задумке, у рыцаря нет шансов выстоять против дракона. Художника можно понять.

Озираясь по сторонам, я силюсь припомнить, каково было раньше бродить по торговым центрам. Мы проходим отдел с вечерними платьями. Вешалки и пол устланы шелками, блестками и перламутром.

В этом году состоялся бы мой выпускной бал. Был бы у меня кавалер? Это вряд ли. А если бы кто и позвал, я все равно не смогла бы позволить себе один из таких нарядов. Поглаживая мерцающую ткань, ниспадающую с вешалки до самого пола, я думаю о том, что было бы здорово пойти на школьный бал вместо маскарада, полного убийц.

Я замечаю, что Раффи все это время за мной наблюдает. Он стоит к свету спиной, отчего его шевелюра и широкие плечи «горят» по краям. Будь мы людьми, девчонки из моей школы передрались бы насмерть за право находиться с ним в одном помещении. Но Раффи не человек.

– Тебе бы пошло, - говорит он, кивая на платье в моих руках, в котором смело можно пройтись по красной дорожке.

– Спасибо. В самый раз к армейским ботинкам.

– Пенрин, воевать всю жизнь тебе не придется. Придут времена, когда ты совсем заскучаешь и будешь мечтать о какой-нибудь стычке.

– Покой нам только снится.
– Я снимаю с вешалки платье и прикладываю к себе, наслаждаясь прикосновением мягкой сияющей ткани к обнаженной коже.

Раффи отступает на пару шагов, чтобы оценить мой понарошный наряд, а затем одобрительно кивает.

– Как думаешь, что бы случилось, если… - голос садится, я сглатываю и продолжаю: - Если бы ты был человеком, ну или я ангелом?

Раффи поддается внезапному порыву – протягивает руку и пробегает пальцами по ткани на моем плече.

– Будь я человеком, построил бы для тебя славную ферму, – говорит он на полном серьезе. – Лучшую ферму на свете. С золотистыми ананасами, сочными грейпфрутами и вкуснейшим редисом в мире.

Я смотрю на Раффи во все глаза, пытаясь понять, шутит он или нет. Очень похоже, что нет.

– Не так уж и часто бывал ты на фермах, Раффи? К тому же большая часть населения этой планеты давно отошла от сельского хозяйства.

– Моих потенциальных человеческих потуг ради тебя это не умаляет.

Его слова вызывают улыбку.

– А я, будучи ангелицей, щекотала бы перьями твои ступни, а по утрам распевала бы райские песни.

Раффи хмурится, силясь представить эту картину.

– Ясно, - киваю я. – Мы оба не имеем ни малейшего понятия о том, каково это – жить в мире другого. Что тут говорить...

Он смотрит на меня сверху вниз, в глазах светится искренность:

– Будь я человеком – потеснил бы всех твоих воздыхателей… - Раффи отводит глаза. – Но я не человек. Я архангел. Моя раса в беде и выбора нет – я должен попробовать все исправить. Нельзя отвлекаться на дочь человеческую. – Он еле заметно кивает, обращаясь к себе самому: - Я не могу…

Аккуратно возвращая платье на место, я думаю о том, что надо прислушаться к этим словам. Пора смириться и просто принять все как есть.

Я нахожу в себе силы взглянуть на Раффи, готовая к мрачной решимости или, может быть, жалости, но вижу, что он в смятении. В глубине его глаз разгорелась нешуточная борьба.

В груди вспыхивает искра надежды. Казалось бы, не на что больше надеяться, но разум не поспевает за сердцем.

– Только раз, - обращается Раффи скорее к себе, чем ко мне. – Хотя бы один раз.

Он наклоняется ко мне и целует.

Я умирала от желания получить такой поцелуй с тех пор, как явилась на свет.

У него мягкие губы, и он удивительно нежен. Пальцы бережно перебирают мои волосы.

Язык скользит по моим губам и проникает внутрь, пропуская по телу высоковольтный разряд: волна устремляется вниз к самым кончикам пальцев ног, а затем пробегает обратно до кончика языка.

Я словно тону в нем. Кто же знал, что такое бывает?! Я отвечаю на поцелуй, сжимая пальцы на его плечах и почти отрываясь от пола.

Мы целуемся исступлённо, кажется, целую вечность, но она пролетает как миг. Я задыхаюсь, кислорода отчаянно не хватает. Внутри все тает и обращается лавой.

И тут он замирает.

Глубоко вздохнув, он отступает назад, удерживая меня на расстоянии вытянутых рук.

Покачнувшись, я инстинктивно делаю шаг навстречу. Веки отяжелели, и все, что мне сейчас нужно – потеряться в вихре ощущений, источник которого – Раффи.

В его глазах желание и печаль, но ближе к себе он меня не подпускает.

Глядя на это, я спускаюсь с небес и возвращаюсь на землю.

Нашествие. Мама. Сестра. Массовые убийства. Все это разом обрушилось на меня. Он прав.