Конец заблуждениям
Шрифт:
Так много всего происходило вокруг! Множились экспериментальные театры, появилось несколько танцевальных трупп, делавших именно то, что хотела делать Джина. Ей исключительно повезло, что через Вайолет она познакомилась с художественными руководителями и хореографами студии «Danspace and Dance Theater Workshop» и Тришей Браун [19] . На первом пробном туре Джина получила небольшие партии в двух труппах, и к концу первого года она стала членом танцевальной труппы, работающей при прогрессивной церкви на Восточной Десятой улице.
19
Триша
Джина была в восторге от этого места: церковь казалась убежищем от городской суеты, тихим уголком, окруженным деревьями и заполненным молодыми артистами, часть из которых занималась танцами, поэтическими проектами или экспериментальным театром. Она выступала внутри часовни, в огромном белом помещении с высокими сводчатыми потолками, балконами и витражными окнами.
Что может больше подходить для танцев? В конце концов, танец был ее религией. Джина стремилась прожить всю свою жизнь как танец, грациозно, в настоящем моменте, не боясь будущего или призраков прошлого.
Ежедневные репетиции проходили в отдельном помещении, в старом заводском цехе в нескольких кварталах к востоку от церкви. Джина приезжала в девять, переодевалась, а затем присоединялась к другим танцорам, чтобы размяться. В ее труппе было еще двенадцать человек, большинство примерно ее возраста (хотя они казались ей моложе), ошеломленные большим городом, счастливые, а порой несчастные, плывущие по течению, в то время как у нее был Дункан, который давал ей ощущение стабильности.
Четырехчасовая репетиция пролетела быстро, хотя под конец Джина начала поглядывать на часы. Во время обеденного перерыва она могла видеться с Дунканом, который большую часть дня работал в студии наверху. Примерно месяц назад по ее рекомендации его наняли играть на пианино для одного из хореографов, предпочитающего репетировать с живой музыкой. Зарплата была меньше, чем он получал раньше, но эта работа давала ему время попрактиковаться на пианино плюс возможность видеться с женой в середине дня. Как только танцоров отпустили на обед, Джина бросилась наверх и увидела Дункана, сидящего за пианино спиной к ней. Она подкралась к нему сзади, чтобы поцеловать в шею.
– Дамы, не сейчас, я занят.
– Обхохочешься.
– О черт, Джина, это ты! – Обернувшись, он рассмеялся и потянулся, чтобы усадить ее рядом с собой. Она хотела бы поцеловать его снова, но вошли танцоры и инструктор. Джина предположила, что одним из удовольствий от работы рядом с Дунканом была возможность снова почувствовать себя студентами, встретившимися на мгновение между занятиями. Ей нравилось, когда ей напоминали о тех беззаботных днях, когда им не нужно было платить за квартиру или конкурировать с тысячами самых творческих молодых людей страны, когда они все еще были очаровательной парой, обреченной на великие свершения.
Встав, чтобы уйти, она заметила на пианино ланч Дункана – бутерброд с сыром и банан. У него даже не было денег на салат, который она собиралась себе купить.
– Купить тебе что-нибудь поесть?
– Нет, спасибо. А еще лучше поужинай без меня. У меня еще пять уроков. Сомневаюсь, что вернусь домой раньше девяти.
На Джину накатила волна грусти, когда она подумала о том, как Дункан уезжает отсюда, пересекая город вдоль и поперек от дома к дому, давая частные уроки. Иногда он возвращался настолько уставший, что едва мог поддерживать разговор. Но это были реалии Нью-Йорка и работы в сфере искусства, опыт, которым они оба были рады поделиться – хотя иногда она задавалась вопросом, насколько на самом деле счастлив Дункан.
Джине хотелось немного облегчить ему жизнь, помочь его успеху, и отчасти по этой причине она планировала в тот вечер навестить Вайолет.
После репетиции, которая закончилась в пять, Джина села на поезд до Трайбеки и пешком отправилась на Уэст-стрит. Вайолет жила в гигантском открытом лофте с шестью соседями по комнате, все мужчины – сценограф, диджей,
оператор, художник и два скульптора.Снаружи здания ко входу вел металлический пандус, и грузовой лифт поднял Джину на десятый этаж, где она вошла в первую комнату, принадлежащую Гектору – высокому молодому человеку с курчавой черной бородой, выглядывающей из-под защитного щитка, который он надевал, когда работал. Когда появилась Джина, он закалял кусок металла – обычное явление. Вайолет, скрестив ноги, сидела на полу в своей комнате, отгороженной японской ширмой, и болтала с другим соседом, Донованом, сценографом, стройным парнишкой с курносым носом и пухлыми губами.
– Змея была безвредна, я абсолютно уверена, – говорила Вайолет. – По крайней мере, адвокат моего отца настаивает, что я была абсолютно уверена… – Вайолет замолчала, заметив Джину у входа. – Вот она, моя любимая дива.
– А я-то думал, что я твоя любимая муза, – поддразнил Донован и встал с матраса. Джина жестом предложила ему остаться, но Донован протиснулся мимо нее. – О, нет, хватит болтать. Меня ждет мой опус.
Донован прошел за ширму, но Джина все еще могла слышать его и других парней:
– Что это за отвратительный запах?
– Может, твой опус?
– Нет, серьезно.
– Лукас готовит вегетарианский чили.
У Вайолет всегда было так – бесконечная болтовня, непрекращающаяся музыка, стук молотков на заднем плане. Хоть убей, Джина не могла понять, как Вайолет умудрялась что-то делать в таких условиях, как она могла работать, думать или спать, но она находила это замечательной чертой Вайолет – ее наслаждение творческой суетой, то, как ее вдохновляли друзья. Девушка улыбнулась, увидев ее:
– Я принесу нам выпить. Хочешь немного чили?
– Спасибо, я не голодна. – Вайолет ушла за напитками, а Джина придвинула табуретку, которая была единственной вещью, где можно было сидеть в комнате Вайолет, не считая матраса. – Итак, что нового в твоем фиаско со змеями? – спросила она подругу, которая вернулась с напитками. Джина предпочла начать издалека, поэтому некоторое время она слушала историю инцидента, ставшую причиной закрытия последнего шоу Вайолет – современного пересказа «Адама и Евы», во время которого живая змея сбежала в квартиру наверху. У женщины в квартире случился приступ паники – по крайней мере, так она утверждала, – и после этого семейный адвокат посоветовал Вайолет немного затаиться, поэтому она воспользовалась приглашением принять участие в театральной конференции в Праге. Находясь там, Вайолет познакомилась с группой молодых сербов и хорватов, спасавшихся от боснийской войны. Когда она вернулась в Нью-Йорк, у нее с собой были аудиозаписи их рассказов, которые она намеревалась воспроизвести на фоне танцевальной пьесы. Она хотела, чтобы Джина поставила хореографию и выступила.
– Хорошие новости о боснийских беженцах, – начала Вайолет, меняя тему. – Я подала заявку, и, прикинь, Kitchen хочет, чтобы постановка стала частью их программы на осеннем фестивале.
– Фантастика! – воскликнула Джина, разделяя восторг Вайолет, надеясь, что хорошее расположение духа сделает ее подругу великодушной. – Я тоже думаю о шоу, работаю над идеей, но должна сказать, что нахожусь на высоте, только когда работаю вместе с Дунканом.
На мгновение все пространство стало подозрительно тихим. Джина вздохнула с облегчением, когда стук возобновился и Вайолет снова заговорила.
– Проблема в том, – медленно начала она, – что я уже договорилась с другим композитором.
– Кем бы он ни был, я уверена, что он не справится с работой лучше, чем Дункан. – Джина не знала, как попросить подругу иначе, и не была уверена, что та уступит. Вайолет не горела желанием работать с Дунканом, которого считала негибким. Даже Джина вынуждена была признать, что другим людям сотрудничать с ним порой было трудно, хотя с ней у него вполне получалось. Если бы только у него был шанс снова поработать с ней! Это могло бы дать ему необходимый импульс. – Послушай, все, о чем я прошу, это чтобы ты позволила ему попробовать. Если тебе не понравится, то возьмешь того, другого. Я даже не буду возражать.