Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства
Шрифт:
Разумеется, просители не добились аннулирования «присоединения», закрепленного совершением таинства причастия. В чем они не промахнулись, так это в расчете на предубеждение властей против мусульман, будь это даже законопослушные литовские татары, служившие в крае в немалом числе на полицейских должностях — помощника исправника, станового пристава и др. Русский Плохов и татарин Александрович, согласно жалобе, рукоприкладствовали на равных, но если о действиях первого производилось неспешное расследование без снятия с должности, то второй был смещен незамедлительно [574] .
574
Ibid. L. 3–3 ар. (отношение минского губернатора Шелгунова Э. Т. Баранову от 18 декабря 1866 г.).
Причастность иноверцев — литовских татар или евреев [575] — к организации массовых обращений подрывала реноме этой кампании в высшей бюрократии и прессе. По получении Катковым известия об одном из таких фактов «Московские ведомости» разразились гневной тирадой против чиновников, готовых ради распространения православия «обращаться к услугам магометанства или еврейства» [576] . В некотором смысле одна ксенофобия побивалась другой: смягчению натиска на католиков могло послужить нерасположение русских к представителям нехристианских этноконфессиональных групп.
575
Некоторые
576
Московские ведомости. 1866. 20 августа. № 175. Письмо С. А. Райковского, из которого Катков узнал о таких «услугах», см.: Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 120. К. 24. № 1. Л. 105 об.
Казалось бы, замена в октябре 1866 года Кауфмана на посту генерал-губернатора графом Э. Т. Барановым, одним из самых близких императору придворных и лютеранином по вероисповеданию, создавала возможность сразу же покончить с кампанией массовых обращений. Назначая Баранова, Александр II предписал ему не отклоняться от взятого еще при Муравьеве общего курса на деполонизацию края, но, несомненно, он не мог не коснуться и крайностей этой политики, которым, по его мнению, потворствовал Кауфман [577] . По приезде в Вильну Баранов распорядился о строгом расследовании нескольких жалоб католиков на принуждение к обращению (оно закончилось не в пользу жалобщиков) и отдалил от себя энтузиастов чиновничьего миссионерства, особенно Хованского, так что среди местного простонародья быстро разнесся слух, что того «в кандалах отправили в Сибирь» [578] . В конце 1866 года, беседуя с епископом Ковенским Александром, викарием митрополита Иосифа и председателем совета Свято-Духовского православного братства, генерал-губернатор потребовал объяснений, почему всего через несколько месяцев после «присоединения» новообращенные целыми селениями возобновляют хождение в костел. Баранов заявил, что «считает главным убеждение в правоте религии, тогда невозможен ход назад». Епископу пришлось объясниться без экивоков:
577
Уже в сентябре 1866 г. императору стала претить неразборчивость «обратителей» в средствах убеждения крестьян: «Хороши обращения, если они все делаются под такими внушениями!» — пометил он на сообщении III Отделения о некоем ксендзе, который за свой переход в православие вместе с 400 прихожанами требовал 1000 руб., убеждая чиновников в выгодности «приобретения» неофитов «всего по 2 руб. 50 коп.» за «штуку» (ГАРФ. Ф. 109. Секретный архив. Оп. 2. Д. 700. Л. 3–3 об.).
578
Рукописный отдел Института русской литературы РАН (РО ИРЛИ). Ф. 76. № 266. Л. 1 об. (записка подполковников Генерального штаба В. В. Комарова и С. А. Райковского от 23 марта 1867 г. об управлении Баранова, неофициально составленная для бывшего генерал-губернатора Кауфмана).
…У крестьян в этом деле нет убеждений… Твердя Matka Boska, Jesus Christus, они положительно не дают себе отчета, что говорят (! — М. Д.)… Самым главным доводом для крестьян было то, что они переходят в Царскую веру, что будут одной веры с Царем.
«…Почему же они пошли назад?» — допытывался Баранов. Главную причину отпадения, как и главный мотив первоначального обращения, епископ усматривал не в сознании самих крестьян, а во внешних факторах. Внезапная смена генерал-губернатора негативно сказалась на результатах миссионерства: «Дело, которое быстро шло вперед, было остановлено вдруг, тогда в нем пошло движение назад, как и во всем движущемся и внезапно остановленном…» [579] (В действительности «движение назад» началось еще при Кауфмане.) Это довольно нелепое «кинетическое» сравнение отсылало в конечном счете к дегуманизирующему представлению о переходе простонародья из одной веры в другую как проявлении некоего стадного инстинкта.
579
РО ИРЛИ. Ф. 76. № 266. Л. 9–10.
Но Баранов оказался вполне восприимчив к этой аргументации. Уже в марте 1867 года в своем докладе императору «О мероприятиях относительно лиц, перешедших из латинства в православие» он развивал тезис о том, что любая форма сопротивления католиков переводу в православие оправдывает ужесточение атаки на католицизм. Баранов уклонялся от суждения о том, имели место или нет хотя бы отдельные случаи принуждения к переходу, и уличал жалующихся на это в «бездоказательности». Доверие к жалобам, полагал он, подрывалось уже тем, что они «заявлялись скопом, прошения подписывались десятками лиц» (как если бы инспирировавшиеся «обратителями» прошения подписывались не «скопом»). По этой логике, чем многочисленнее были жалобы, тем менее следовало принимать заявления о нежелании оставаться в православии за выражение действительной воли крестьян. Упомянув циркулировавшие слухи, включая самый тревожный из них — будто император не одобряет обращений в православие, Баранов указывал на их источник: «Все эти вымыслы и многие другие, внушаемые под покровом тайны исповеди, составляют предмет деятельности латино-польской партии…» [580] Масштаб угрозы делал неуместной щепетильность в выборе средств насаждения православия:
580
LVIA. F. 378. Ap. 216. B. 308. L. 62–63 ap.
…Возможность обратного движения в латинство гибельно подействует влиянием своим не только на вопрос религиозный, но и на все прочие вопросы русского преобладания в крае [581] .
Имперская власть часто ударялась в конспирологию перед лицом неожиданно стойкого морального сопротивления своей мощи. В данном случае страх перед некоей вездесущей «враждебной силой» усугублялся действительно оживившейся деятельностью католических мирских братств, о существовании которых чиновники узнали лишь незадолго до того. Как и в других частях современной католической Европы, приходские братства создавались для поддержания в верующих благочестия, ревности в исполнении церковных обрядов, повышения нравственности, и не в последнюю очередь — для наблюдения за конфессиональной дисциплиной и предотвращения отпадений в другую веру. Рост авторитета братств был частью общеевропейского «католического возрождения» второй половины XIX века [582] . Как таковое, движение католических братств, хотя и осложнявшее порой отношения между конфессиями, вовсе не обязательно было связано с межэтническими конфликтами [583] . Однако виленская администрация видела в институте братства исключительно проявление польского сепаратизма — остаток подпольной сети повстанческой организации. Задним числом братства обвинялись в распространении «мятежа» 1863 года, причем домысел о том, что в монашеских наплечниках, служивших атрибутом братчиков и сестер, было удобно перевозить повстанческие прокламации, прямо-таки завладел воображением чиновников [584] . Тот простой факт, что братчики усилили надзор за единоверцами в ответ на действия миссионерствующей администрации, терялся в конспирологических построениях.
581
Ibid. L. 64
ар., 62 ар.–63.582
Anderson M. Piety and Politics: Recent Works on German Catholicism // Journal of Modern History. 1991. Vol. 63. № 4. P. 694–695. Именно католические приходские братства были организационной структурой трезвенного движения конца 1850-х гг. в нескольких северо-западных губерниях, особенно среди литовцев Ковенской губернии; см.: Merkys V. Bishop Motiejus Valancius, Catholic Universalism and Nationalism // Lithuanian Historical Studies. 2001. Vol. 6. P. 69–88.
583
К примеру, члены некоторых католических братств в западных землях Пруссии давали обет о невступлении в брак со своими единоплеменниками протестантской веры: Sperber J. Op. cit. P. 73–80.
584
Dolbilov M. Op. cit. P. 203–206.
Нет сомнений в том, что братства, а равно и члены католического клира, охотно участвовали в распространении среди недавних обращенных слухов, неблагоприятных для православия. Так, толки о том, что сам Константинопольский патриарх перешел в католицизм, тем самым автоматически подчинив российскую православную церковь Святому престолу [585] , высмеивали популярный тогда прогноз о неизбежном закате католицизма. Довод о том, что под властью русского царя мирно уживаются «семьдесят семь вер», а потому нет никакой нужды уходить из одной в другую, обыгрывал народные легенды о числе «языков» и исповеданий, восходящие к книжным сказаниям о строительстве Вавилонской башни [586] . Немалую тревогу у властей вызывало то, что в местностях, где они закрывали костелы и целые приходы, братчики брали на себя исполнение некоторых треб и устраивали богослужение на дому. Особенно решительно братства действовали в Волковыском уезде Гродненской губернии — именно там, где администрация в течение 1865–1866 годов, основываясь на законах о смешанных браках, развернула наступление на «латинизантов». В донесении генерал-губернатору А. П. Стороженко уверял, что волковыские братчики готовы на все, лишь бы удержать колеблющихся в католицизме: один из них грозится «вешать тех, которые будут присоединяться» к православию, и ему «беспрекословно повинуются» [587] .
585
LVIA. F. 378. BS, 1866. B. 2516. L. 158 ap.
586
Из Северо-Западного края // Голос. 1867. 21 марта. № 80. О бытовании этих легенд в Белоруссии и Польше см.: Народная Библия: Восточнославянские этиологические легенды / Сост. и коммент. О. В. Беловой. М., 2004. C. 286–288; Zowczak M. Biblia ludowa. Interpretacje watkуw biblijnych w kulturze ludowej. Wrocіaw, 2000. S. 191. Интересно, что в тот же период этот самый образ — царство с 77 верами — встречается в доводах, при помощи которых крещеные татары в Поволжье доказывали свое право исповедовать ислам (cм.: Werth P. At the Margins of Orthodoxy. P. 166–167).
587
LVIA. F. 378. BS, 1866. B. 1152. L. 83–88 ар. (рапорт Стороженко Э. Т. Баранову от 23 августа 1867 г.).
Власти столкнулись с феноменом, совершенно естественным для ситуации неравного (с точки зрения государственной поддержки) межконфессионального соперничества — ради сохранения своей паствы духовенство дискриминируемой конфессии и наиболее преданные вере миряне прибегали к жесткому моральному нажиму на рядовых единоверцев или недавних отступников [588] . Можно сомневаться, грозился ли волковыский братчик вешать своих односельчан за переход в православие, но вообще подобные приемы устрашения отнюдь не невероятны в той ситуации. Многие католические священники не собирались сидеть сложа руки и созерцать, как у них похищают паству, между тем как большая часть завлеченных в «царскую веру» ожидала осязаемых материальных льгот в награду за переход. Власти же, отдававшие себе отчет в том, что по счетам надо платить, не приступали даже к проектированию соответствующих мероприятий. Трезвая оценка положения подсказывала, что надо вести кропотливую работу по аккультурации бывших католиков к новой вере и не инспирировать новых массовых обращений. Однако «обратители» смотрели на вещи иначе. Кампания массовых обращений стала для некоторых из них самоцелью и осмыслялась в терминах схватки с «латинством» не на жизнь, а на смерть.
588
О формах давления, которому в 1860-х гг. и позднее отпадавшие в ислам крещеные татары подвергали остававшихся в православии, см. ценные наблюдения: Werth P. Op. cit. P. 171–176.
К середине 1867 года Баранов полностью отдал дело обращений, сосредоточившееся к тому моменту в Минской губернии, на откуп энергичному Стороженко. Гордившийся своими казацкими корнями (и внесший лепту в нарождавшуюся украинскую литературу) [589] , Стороженко представлял себя в Вильне наследником исторической традиции противоборства с «латинством». Он сосредоточил усилия на католическом простонародье трех смежных уездов Минской губернии — Слуцком, Пинском и Новогрудском. Именно там находились местечки Кривошино и Липск, где в начале 1867 года ему при содействии воинских команд удалось предотвратить отпадение новообращенных. Теперь Стороженко переходил от обороны к атаке. Именно на этом — по счастью, последнем — этапе массовых обращений прагматизм «обратителей» выродился в цинизм, уживавшийся с возвышенным представлением о себе как истребителях «латинства».
589
См.: Стороженки. Фамильный архив. Киев, 1902. Т. 1. С. 453–482; Екельчик C. Человеческое тело и национальная мифология: Некоторые мотивы украинского национального возрождения XIX века // Ab Imperio. 2006. № 3. С. 48, 50–51.
«Штаб-квартирой» команды Стороженко стало местечко Ляховичи Слуцкого уезда — центр многолюдного католического прихода и место проведения двух ежегодных ярмарок. В марте 1867 года Баранов своей властью, помимо католической церковной администрации, назначил настоятелем Ляховичского прихода протеже Стороженко — ксендза Анзельма Гирдвойна (бывшего викария в Кривошине) — при условии, что тот примет православие сам и увлечет за собой возможно больше прихожан [590] . Закрытый в июле 1867 года костел был спешно переоборудован в православную церковь, которую при большом стечении народа освятили в сентябре. Вместе с Гирдвойном к православию присоединилось, согласно рапорту Стороженко, около 2500 человек [591] .
590
LVIA. F. 378. BS, 1867. B. 1327. L. 1.
591
LVIA. F. 378. BS, 1867. B. 1157. L. 34; PS, 1867. B. 500. L. 1–2. По версии местного жандармского офицера — значительно меньше, если считать только тех, кто решился исповедаться и принять причастие по православному чину.
Дальнейшее развитие кампании ставилось в прямую зависимость от материальной заинтересованности ксендзов — последователей Стрелецкого и Гирдвойна. В конфиденциальной переписке друг с другом и с самим Барановым «обратители» не скрывали, что делают главную ставку на стяжателей и бедняков. Так, о пожаловании обратившимся из католицизма священникам казенных ферм Стороженко ходатайствовал перед Барановым настойчиво и даже с некоторым злорадством. Похоже, посулы раздачи ферм вызывали в его воображении некий водевильный тип ксендза, капитулирующего перед искусом мирского благополучия. В одном из соответствующих служебных рапортов Баранову Стороженко неожиданно сбивается на игривый тон публицистической сатиры: