Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Вместе с тем свидетельством беспомощности или несостоятельности, а совсем не признаком непрек­лонности и решительности является стрельба из пушек по воробьям. Полагаю, мы с вами не соби­раемся одни вульгаризмы подменять другими, ша­рахаться из крайности в крайность, из-за несовер­шенства исполнения наказывать замысел или, не разобрав броду, поиск лучшего пути для претворе­ния в жизнь задуманного клеймить как покушение на идею.

Осмысление состояния и перемен должно совер­шаться непрерывно. Не для наукообразного укра­шательства и изобретения более изысканных ком­плиментов основоположникам социализма. Никто не вправе ожидать или требовать от нас, чтобы каж­дый пленум или съезд партии обязательно ста­новился «вкладом» в наше учение и чуть ли не в мировоззрение. Соблазны все это и суета. Нам при­писки не нужны в отчетности и еще меньше в тео­рии. Однако нельзя поощрять и терпеть также кос­ность, упорство из упрямства, капризное неприятие любой перемены, отрицание фактов жизни и само­го факта жизни.

Если мы верим в собственную способность к са­мосовершенствованию, то давайте усвоим: завтра в чем-то обязательно поправит наши нынешние представления так же, как сегодня корректирует и опровергает наше вчера. Однопартийность в дан­ном контексте создает свою специфику. Просчет, неудача одного не гасится неумением и ошибками оппонента. Правящая партия принимает на свой счет все издержки. Заслуженно и незаслуженно.

Какой вывод из этого следует? Ответственность и самокритичность всегда и во всем плюс прин­ципиальность. Чтобы моральное единство стало по-настоящему весомым, партии и всему обществу надо очиститься от безнравственности, вернуть не­преложность коммунистическим заповедям. Ленин не зря требовал, чтобы с коммуниста был двой­ной и тройной спрос за небрежение своими обязан­ностями, за всякое злоупотребление и особенно умышленное преступление. Большое дело должны делать незапятнанные руки и горячие сердца.

С некоторых пор частенько можно услышать и прочитать, что на рубеже 70—80-х годов в совет­ском обществе накапливались усталость, апатия, ра­зочарование. Спросим же строго — почему? Мог­ло ли быть иначе без возрождения ленинизма? Не фрагментарно, а как целостного учения. Без приду­мывания квазитеоретических декораций под стать тогдашней наличности.

До чего мы докатились. Ленина разучились чи­тать, а читая, понимать. Гениального мыслителя и революционного практика начетчики умалили до Ленина-оракула и Ленина-иконы. Для чего? Что­бы не промахнуться и не выпасть из обоймы. Сиди, нанизывай цитатку на цитатку и изображай на лице умную мину.

Где же вы найдете у Ленина пропись, чем нам заниматься с 1 января 1988 года, через год или 100—200 лет? Естественно, Ленин разборчивой кириллицей записал, что должно быть исключено при всех условиях, — не ханжествовать, не дву­рушничать, не воровать, не праздновать труса. Он назвал и выстроил в ряд родовые признаки совет­ского социалистического строя. И кроме того, дал настоятельный, категорический совет — жить сво­им умом. А для этого — учиться. Учиться у глав­ного и самого взыскательного учителя — у жизни. Учиться коммунизму, ибо коммунистами не рож­даются, ими становятся. Учиться на собственном опыте, но не чураться и опыта других.

Сталин же поступал почти во всем наоборот. Он поставил строй с ног на голову. Под видом лик видации «кулачества как класса» он нанес удар по крестьянству как классу и союзнику пролетариата. Противопоставил государство обществу, перессо­рил друг с другом все виды собственности, категории политэкономии. Хотел, но не успел перетасо вать все классы и слои населения, чтоб жило оно, не помня родства, в работном доме.

Понадобятся годы, прежце чем удастся возродить уважение к кормилице земле, к нелегкому сельско­му труду, к труду вообще, а не только изыскан­ному элитарному. Уйдет не одна пятилетка, что­бы заработал на полных оборотах экономический механизм хозяйствования, который мы привели на смену изжившего себя административно-команд­ного.

Будем, однако, откровенны сами перед собой: административно-командный стиль поразил не только экономику. Он пронизал все наше бытие. Бытие всех от мала до велика. Потребуются деся­тилетия, пока мы закроем все прорехи, образовав­шиеся или умноженные из-за черствости, неува­жения к физическому и душевному здоровью об­щества, пренебрежения нуждами самых уязвимых его членов — детей, варварского отношения к природе. Пока мы изведем внутри себя психоло­гию временщиков, что побуждает делать дело кое-как, если уж его вовсе нельзя не делать. Переста­нем экономить на копейках для показухи, чтобы ничтоже сумняшеся растратить миллионы на ис­правление брака и глупостей.

Коммунисты, поставившие целью помочь чело­веку труда распрямиться, вздохнуть полной грудью, почувствовать себя рачительным хозяином земли, на которой он живет, что же мы забыли, чему при­сягали? Или нас не волнует, что, пройдя сталинс­кие университеты, большинство поныне существует с оглядкой, страшится ошибиться, дует на холод­ную воду, подстраховывается и перестраховывает­ся, не спешит воспользоваться правами, которые перестройка уже ему предоставила дома и на про­изводстве?

Не надо строить иллюзий — сталинизм не враз забудется. В том числе по причине нашего нацио­нального характера. На Руси во все времена чутко реагировали на оттенки и акценты. В наш просвященный век да с дублеными спинами и подавно. И если в центральной газете вдруг появляется ма­териал, подвергающий сомнению уместность для коммуниста трудиться в сфере торговли или прим­кнуть к кооперативному движению, то думные дья­ки, что по лавкам и завалинкам сидят или в мягких креслах устроились, наскоро вычисляют: ага, реше­ние ЦК — это лакмусовая бумажка, дабы отделить семена от плевел, проверить, кто зрел, а в ком чер­воточина.

Возьмем другой пример — закон об индивиду­альной трудовой деятельности. Если он вводится в действие под аккомпанемент кампании против «ча­стника» и рассылки приглашений на собеседование в ОБХСС, то вряд ли призыв не бить баклуши, а заняться выгодным для себя и общества делом вы­зовет повсеместный позитивный отклик.

Наполеон придумал, Сталин позаимствовал у него, что лучше наказать 10 невиновных, чем упу­стить одного виноватого. Худое, как болезнь, вхо­дит пудами, а выходит золотниками. Это особенно верно, когда усердием не по уму безупречная идея компрометируется, превращается в карикатуру, вы­ставляется на посмешище. Право, порой одолевает желание кричать — я совсем другое имел в виду. Да нельзя. Тебе, доверили быть дирижером, так и неси крест.

В общем, забот невпроворот. Отчасти это связа­но с припозднившейся раскачкой, с неизжитыми расчетами, авось пронесет или шибко повезет. Гля­дишь, выдастся сверхурожай. Манна небесная об­наружится, или сыщется философский камень, что в одночасье наведет порядок и в партийно-полити­ческой работе, и в школе, и в жилуправлении.

В ожидании даров данайских мы съехали на одно из последних мест в мире по использованию дости­жений научно-технической революции. И кто ска­зал, что НТР — это машины, приборы, технология? Люди, в первую очередь люди. Все заключено в них и зависит от них. Это мой комментарий к понятию «человеческий фактор», которое мы бодро склоняем.

Революция и эволюция непрерывно совершают­ся в общественной сфере. Может, хотя бы тут мы показываем образцы? Чего же мы медлим? Ведь не нужно менять оборудование, выбивать фонды, до­полнительные деньги. Требуется лишь самому пе­ремениться. Опять психология временщиков меша­ет, заставляет вынюхивать расхождения на стыках между руководителями, учреждениями, на лест­нице, именуемой иерархической? Психология, оту­чившая верить в стабильность, в то, что завтра не случится разворот на 180 градусов, понуждающая сомневаться в том, что перестройка не маневр, а генеральный курс. Всерьез и надолго.

Короче, есть над чем поразмыслить, чему учить­ся и переучиваться не одним детям и юношест­ву, а вполне зрелым по возрасту. Словом, суще­ствует потребность переписать множество книг — от букварей до пособий, по которым поднимают тонус у партработников. Чтобы перестали толочь воду в ступе и искали призвание свое в живой жизни. Чтобы, следовательно, укрепляли в себе готовность трезво воспринимать окружающий мир как величину, не заданную раз и навсегда (приро­ды не стану касаться), но, во-первых, подвижную словно ртуть, во-вторых, постижимую, в-третьих, отзывчивую на добро.