Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

В. Фалин

Приложение 2

Сопроводительная к докладной записке В.М. Фалина М.С. Горбачеву ^[25] .

Ноябрь 1986 года

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Дурная голова ногам покою не дает. И рукам тоже, и глазам. Причем, как Вы, возможно, убе­дитесь, не только моим.

Ваше пожелание получить от меня некоторые со­ображения к Пленуму настроило меня на философ­ский лад. Но прежде чем я представлю на Ваш суд текст, позвольте сделать несколько пояснительных замечаний.

25

См. приложение 1.

1. Сегодня мы говорим — морально-политичес­кое состояние общества оздоравливается. По срав­нению с тем, что имело место три—пять—десять лет назад, оно много чище. Есть не просто на­дежда, без которой любая жизнь не в жизнь. По­явилась перспектива, сам горизонт ожидания стал выше. Это факт. Кто бы и что бы ни говорил. Так же, как факт и то, что перемену принесла пере­стройка.

2. Вместе с тем общество полно движения. Его обозначают по-разному. В зависимости от угла зре­ния и прочих обстоятельств. Волнение, брожение, смятение, активность, поиск.

Допустим — волнение или смятение. Надо ли удивляться, если на дворе революция, которая зо­вет под свои знамена всех честных граждан? Мож­но ли удивляться, когда в процессе обновления всплывают такие вещи из нашего недавнего и дав­него прошлого, которые несовместимы с любым толкованием морали? Было бы странно, если бы люди не реагировали на совершающееся. Вот тог­да бы имелся повод задать себе вопрос: не убита ли способность строя к возрождению, к тому, что­бы разорвать путы, мешающие ему вырваться на простор?

Итак, смятение смятению рознь. Ныне оно — в подавляющем большинстве случаев — вызывает­ся стремлением совершить максимум возможного в минимальные сроки, в любом варианте сделать поскорее столько, сколько можно сделать, чтобы исключить рецидивы, контрперестройку. Смяте­ние это чем-то сродни оправдавшему себя не раз исконному русскому обычаю делать большее дело сообща, всем миром. И пока это так, социализм только выиграет от подобного доброкачественно­го смятения.

3. Главная препона на выбранном партией пути видится в ином. Перестройку не приемлет консер­ватизм. Открытый или скрытый. Определяющий способ действий противников или прочно устро­ившийся в подсознании (привычках, склонностях, вкусах) самых горячих приверженцев курса XXVII съезда. Тем более, что не сыщется двух человек, которые под одним и тем же понимали бы одно и то же.

Опять-таки, если держаться реалий, другого не дано. Хотя мы все родом из Октября, мы — кто больше, кто меньше — также дети или внуки ста­линизма. Родившись, учась, работая в обществе сталинизма, который не кончился со смертью его творца и который по сей день сопровождает нас на каждом шагу, мы обрекли себя почти все вос­принимать иррационально, сообразно вбитым в нас догматическим поверьям, десятилетиями в на­смешку над классиками выдававшимися за марк­сизм-ленинизм.

Привычный, словно ржа въевшийся консерва­тизм крайне труден для излечения, особенно ког­да он твердо, бескомпромиссно уверен — несов­ременен кто угодно другой, только не он. Отсюда, из стремления извинить или не утруждать само­го себя, а не столько адвокатировать Сталину, желание выискать в 30-е и послевоенные годы нечто извинительное. По принципу нет худа без добра.

4. Похоже, где-то здесь зреет конфликт — кто кого. Не в обывательском, разумеется, смысле. А как Вы подчеркивали, судьбоносном. Быть соци­ализму социализмом или оставаться социализму сталинским прочтением народовластия. В после­дней редакции — с вечным зовом к администри­рованию, командованию, наказанию ослушания, с отвращением ко всякой неординарной мысли и инициативы, ко всему, что непонятно или режет слух, с неуважением к личности.

5. Вряд ли можно принять за аргумент против ска­занного утверждение, будто в обществе расшатыва­ется дисциплина. Во-первых, по крупному счету это не так. Во-вторых, требуется уточнить, о чем речь, о какой дисциплине.

Есть дисциплина палочная, построенная на страхе перед репрессиями, дисциплина вне созна­ния. Мы через такую уже прошли. Можно пред­ставить себе, однако, дисциплину, сопряженную с высочайшей правовой и политической культурой. На нее ориентировался Ленин. Но такая дисцип­лина равных и свободных граждан немыслима без демократизации. Демократизация в свою очередь недостижима без гласности.

Конечно, дисциплина ленинского типа предпо­лагает самый высокий уровень политического руко­водства государством и обществом, повышения во всех звеньях качества кадров. Требует нового мыш­ления не как пожелания, а жесткого требования ко всем и в первую голову к коммунистам.

Простите за длинноты. Слишком трудная и мно­гоплановая проблема.

В. Фалин

Приложение 3. ВЕКТОР ЦИВИЛИЗОВАННОГО РАЗВИТИЯ СТРАНЫ

Докладная записка Г.В. Писаревского и В.М. Фалина.

Май 1988 года

В СССР 43 миллиона нищих людей. И пример но 40 миллионов ненужных рабочих мест. Причем немало таких мест — мечта многих юношей и де­вушек, что отвратительно. Добывать хлеб в поте лица своего — Христов завет — не про нас. Про нас — получать хлеб.

Не имея возможности честно заработать, чело­век тем не менее имеет потенциальную возмож­ность получить. Получить квартиру, образование, зарплату, загородный участок, место в поликлини­ке и тому подобное. Это — наша беда.

Серьезный массив социальной паразитации об­щества — следствие многих причин, прежде всего экономических и исторических. Здесь важно вы­лепить аксиомы, которые таятся в исторической генетике и в генетике экономической. Но может быть, не совсем точно — в генетике. Тогда вспом­ним Канта — в априорности экономической и ис­торической.

Конечно, дело литературы, философии, полит­экономии через мысли и образы показать, как об­стоятельства, удивительно устойчивые от Ивана Грозного до наших дней, отразились на внутрен­нем мире человека, на его привычках.

Трагедия России состоит в том, что ею тыся­чу лет, со времени принятия Христианства правят люди, а не законы. А люди попирают, искажают законы. Одно дело, когда фактически не было за­конов — при том же Владимире — Красном Сол­нышке или Иване Калите. Им это простительно. Но другое дело, когда люди уже создали законы, но игнорировали их. Они творили жизнь по сво­им прихотям и капризам. Мы только еще отходим от векового догмата, что насилие — мать всего: и государственности, и порядка, и экономики, и культуры.

Римское право, к сожалению, обошло Россию стороной. И русский человек никогда не был соб­ственником в полном смысле этого слова. Он все­гда был слугой государства, слугой государя, да, впрочем, он так и назывался. А если продвигал­ся, то на царевой службе, блага получал от царя.

Это отчуждение от собственности, по существу, осталось и до сих пор. Что бы ни говорилось, что бы ни писалось, что бы ни фантазировал ось, что бы ни диссертировалось — человек без собствен­ности есть раб с поправкой на время или просто раб, или крепостной раб, или крепостной колхоз­ник, или крепостной советский рабочий. А в ма­гаданских и воркутинских лагерях дело доходило до прямого рабства. И все эти «спецгородки», «до­роги в будущее», например, малый БАМ или по­лотно Котлас—Воркута, строились на трупах, как строились в свое время древнеегипетские пира МИДЫ.