Конкурс красоты

...я делаю шаг, еще шаг по гладкой, отвратительно гладкой сцене. В лицо бьет, прожигая до черепа, прожектор. Щурюсь и чувствую, как начинает нагреваться и закипать глазное яблоко. Человек не может выдержать столько света. С ума этот МНС сошел у себя в кабинке, что ли? Как больно... Выхожу из пятна света. Только самому не сойти с ума. Дотерпеть. Потом разыскать Тварь. Обезьяну. Уйти куда-нибудь из этого города, от вечного запаха мандаринов, лжи, гнойных улиц и этих ослепляющих конкурсов. Ы лесах и лугах ыокруг нашего города ыодится много редких жиыотных и птиц...

— И дух Платона стал медленно спускаться с неба по золотой лестнице, которую несли духи победителей афинских конкурсов красоты. Вы представляете? Лестница — из чистого золота! Вот бы и нам с вами такую же! Да, понимаю, понимаю ваши аплодисменты... И вот, спустившись по этой лестнице, Платон приблизился к нашему любимцу и сказал: “Юноша! Не бойся меня, потому что я — Платон!” Так ведь он сказал? Да, вы видите, он кивает! Он кивает, наш нежный! А что Платон сказал потом? Да, он сказал: “Я хочу, чтобы ты написал обо мне правду! Я хочу, чтобы все узнали, что это я являлся вам в образе Академика... Да, это был я, ваш Платон. Это я написал Филословарь, превратил Центр мира в цветущий сад, открыл закон репетиции, закон диффузии, закон эволюции, закон трех страж. Поэтому отныне вы можете кроме памятников мне и памятников Академику ставить памятники мне в образе Академика и Академику в образе меня... Пока весь Центр мира не покроется слоем памятников, бюстов и обелисков. Поскольку подобно тому, как человек есть вершина эволюции животного мира, памятник есть вершина эволюции человека! Старайтесь же быть такими, как памятники! Подражайте памятникам! Памятники есть основа нашей стабильности и процветания. Есть вопросы?” “Нет, — воскликнул наш красавец. — Потому что все остальное ты уже написал в Филословаре”. “Увы, — вздохнул Платон, поставив свою идеально красивую ногу на ступень золотой лестницы. — Об одном я не написал. Я не написал о том, сколько еще продлится стабильность и процветание Центра мира. Спроси же меня об этом!” И он спросил его об этом! И Платон ответил: “Еще тысячу лет!” И заплакал. “Почему ты плачешь, Платон?” “Всего-то тысячу

лет”, — говорил Платон и всхлипывал. “А что же будет потом?” — вскричал участник нашего конкурса, припадая к ногам философа. “А о том, что будет потом, я скажу в следующий раз. Продолжение следует!!!”

— Поздравляем... Поздравляем... — шершавыми, как туалетная бумага, голосами говорили остальные финалисты, проходя мимо Старлаба. На припудренных щеках болтались слезы.

— Пара слов для прессы! Что вы чувствуете как победитель?

— Автограф, автограф! Подпишите!

Старлаб надписывал: “Тупицы!”, “Идиоты!” Поклонники читали, хохотали, расходились. “А он ничего, с чувством юмора...” — услышал Старлаб за спиной. “Да, но нос-то у него не орлиный! Чувство юмора — да, но нос-то, нос!”

“Сволочи!”... “Подонки!!!”

Наконец, поклонники схлынули. Старлаб сел на сцену. Поджал под себя выбритые, пахнущие какой-то цветочной дрянью ноги. Обхватил голову.

— Ну что ж, я поздравляю...

Золотой пиджак НСа навис над ним, слепя глаза.

— Поздравляю я, естественно, себя. Хотя и вас тоже. Первое место! Это вам не с медузой переспать, а? Вы заметили, что я произнес за вас ваш текст? Заметили? Да, что-то мне не понравилось ваше выражение лица, когда вы на сцене стояли. Подумал: а вдруг скажете что-то не то. А на сцене не то говорить нельзя, особенно на такой. На такой сцене надо говорить только то. И ничего, кроме того. Или молчать. Потому что молчание — это золото. Не для тех, конечно, кто молчит, а для тех, кто этим молчанием может воспользоваться. Поэтому я осветителя попросил: как у вас на лице отобразится сложная игра чувств, сразу по нему прожектором, прожектором, для профилактики... Так что спасибо, промолчали вы хорошо. Можно было бы, конечно, молчать лучше, естественней, но здесь уже требуются репетиции, репетиции... Репетиции — это тоже очень ответственно.

— Что это за звук?

— А?

— Как будто упало что-то...

— Милый мой, здесь ничего не падает и не стукается без моего ведома. Это театр, а в театре случайностей не бывает. Ну, убирайте это похоронное лицо! Вы, в конце концов, победитель. Скоро стража красавцев, а вам еще надо нанести визит в святая святых!

— В монастырь?

— Ну что вы несете! В какой еще монастырь? В Дом-музей Академика!

МНС лежал на полу, возле кресел. Рядом валялась красная кепка, слетевшая при падении. Наверху, в будке, осталось разбитое зеркало. Перед тем как броситься вниз, МНС долго рассматривал свои уши.

— Скоро начнется первая стража, надо успеть.

НС быстро счищал снег с машины.

— Ваша? — спросил Старлаб, чтобы о чем-то спросить.

— Служебная!

Машин в Центре мира было много, и почти все они стояли. Стояли на улицах, на дороге и ледяных тротуарах, друг за другом, словно в какой-то процессии. В некоторых машинах попадались водители. Сквозь чумазые стекла были видны их лица, сведенные судорогой ожидания. Иногда водители выходили, закуривали отсыревшие сигареты, шли вперед, заглядывая в пустые машины. Из некоторых иногда высовывались обросшие щетиной лица. Водители выходили, курили вместе, делились гипотезами. “Опять центр перекрыли. На Проспекте эволюции они, эти, с мигалками”. “Не-е, — сонно возражали другие, — это возле Диффузии пробка, там всегда пробки...” Украсив асфальт узором из плевков и окурков, они снова расползались по своим машинам. Некоторые не выдерживали такой жизни, выходили из машин, хлопнув дверцей, женились, обрастали детьми. Другие коротали вечера в Центре диффузии, прислонясь к трем священным дыркам, или шли покричать на стадион. В пустых машинах возникали новые водители, начинали сигналить стоящим впереди, выходить, курить и снова возвращаться в машину...

— И запомните, Старлаб... Да-да, вы еще пока Старлаб, все зависит от сегодняшней стражи, слышите? Так вот, запомните...

Мотор тоскливо разогревался. Дворники расшвыривали с лобового стекла снег, открывая вид на серую подгнившую стену.

НС облизал остатки помады с губ и нетерпеливо похлопал руль.

— ...запомните, никаких глупостей. Обстановка сложная. Внешние силы... Ну, окраины. Им недостаточно, что мы победоносно капитулировали. Что за гроши все им продаем, только на конкурсы и хватает. Что их мандарины жрем... Но ведь в пакте о капитуляции все расписано, что у кого и чего. Мандарины указаны — блевать будем мандаринами, а закупим. Что они от нас еще хотят? Все золотые головы к себе перетянули — ладно, нам без этих золотых болтунов только легче... Всю флору и фауну вывезли, лес и все такое — тоже нам легче, мы животных из людей наделали, еще лучше... Но им всего этого мало! Они хотят еще нам помогать! Чтобы мы развивались! Ну вот это уж — извините!

Машина дернулась, подалась назад, развернулась в накипи снега и выехала из ворот. Замелькал город. Все те же больные неизлечимым сколиозом дороги. Те же бездомные собаки в потертых кепках. Те же набитые разноцветным говном магазины. Только.. Только уже мерещится весна, легкая и теплая, как внезапное прикосновение детских обветренных губ. Материнский поцелуй перед сном; сонный поцелуй любимой, по-кошачьи отползающей на свою половинку кровати... Когда-то он читал об этом — во внутриутробный период, кажется. Да и был ли он, этот внутриутробный период? Теперь он уже ничего не знал. Только смотрел на вечерний город, по которому они ехали, объезжая мертвые кузова автомобилей.

Зажигалась реклама. Рекламировали новые сорта мандаринов: избавляющих от лишнего веса, повышающих количество эйдосов, продлевающих жизнь. “Следующую тысячу лет без проблем!”

— Почему вы выбрали меня? — спросил Старлаб.

Разноцветные блики пробегали по лицу Старлаба.

— Почему вы все-таки выбрали меня?

— Приедем в дом-музей, там вам объяснят... популярно.

На одной из реклам Старлаб узнал себя. Обнимая какую-то блондинку, он шепчет ей на ухо. Последние откровения Платона: пользуйтесь прокладками Псюхе с крылышками!

Старлаб плохо представлял, в каких кирпично-бетонных складках города запрятался этот музей. В отличие от музея Платона, куда таскали вообще всех, кто в состоянии ходить, дом-музей Академика охранялся от посетителей день и ночь. Путеводитель сообщал о нем мелкой строкой, как о самом почитаемом месте Центра мира. Но кто и когда почитал это место, было тайной.

Машина свернула в переулок и замерла. Фары уперлись в железные ворота.

Долгий музыкальный стон поплыл по городу. Музыка первой стражи.

Старлаб инстинктивно сжался.

— Ну вот, как раз успели, — спокойно сказал НС, вылезая из машины.

Их уже ждали. Ворота дернулись и медленно поползли.

НС скользнул в проем. Старлаб сделал шаг туда же.

— Поздравляю. Сердечно поздравляю, — донеслось из темноты. — Как доехали? Мы звонили, чтобы вам расчистили дорогу... Ну что, как себя чувствует наш победитель?

— Мерзко, — сказал Старлаб, которому этот голос из темноты показался знакомым.

— Да, мы так и предполагали... Осторожно, здесь порог. Мы специально не делаем иллюминации. Все-таки режимный объект. Да и покойная не любила яркого света...