Конкурс красоты
Шрифт:
— Покойная? — Старлаб нащупал ногой порог.
— Академик, — уточнил голос НСа. — Вы же читали ее записи, не придуривайтесь.
Снова зазвучала музыка первой стражи.
И снова Старлаб непроизвольно застыл. Почувствовал, как у него стучат зубы.
— Заходите, что же вы стоите...
Кто-то подтолкнул его сзади. Поток света ударил в лицо. Старлаб зажмурился.
Постепенно расплывшиеся предметы приобретали очертания.
Коридор. Высокие своды. Бюсты. Вкрадчивый шелест фонтана. Изваяние Неизвестной Богини в углу. Надпись: Слава Богине, нашей Великой Спившейся Матери!
—
сзади. — Сегодня я буду вашим экскурсоводом.
Старлаб повернулся и уткнулся в направленный на него фосфоресцирующий свет голубых глаз.
“И он здесь...” — как в тумане подумал Старлаб и еще раз посмотрел на Богиню.
— Давно не исповедовались, — качал головой Ученый секретарь. — Нехорошо. У вас все впереди. У вас перспективы. Молоды зубы — все перегрызут, хрум-хрум... В науке нужны крепкие крысиные зубы, мой мальчик. Покажите-ка ваши зубы.
Старлаб сжал губы.
— Ваше Экскурсоводство, зубы у него в полном порядке, — резко заметил
НС. — У нас мало времени. Вы знаете, какие надежды возлагаются на сегодняшнюю стражу... Нужно начинать экскурсию.
— Молчу, молчу, Ваше Диджейство. Только прошу не забывать, что вы здесь не у себя на сцене, а в святая святых. Наденьте тапочки! В святая святых — без тапочек нельзя!
Старлаб машинально натягивал огромные тапки. Пальцы дрожали.
— Только ежедневный уход, — доверительно произнес Ученый секретарь, оказавшись рядом. — Зубная паста, вечно свежее дыхание...
Старлаба вырвало.
— Осквернение! Прямо на тапочки!
— Сами виноваты! — рявкнул рядом НС. — Зачем надо было сейчас лезть со словами исповеди?
— Чтобы он очистился, прежде чем войти...
— Вот он вам и очистился!
Старлаба потащили к белым, отвратительно теплым на ощупь раковинам. Он держал под водой лицо, смывая остатки грима. В голове стоял шум, как будто передвигали старую мебель, обнажая под ней прямоугольники пыли.
Внезапно в зеркале над раковиной он увидел еще одно лицо.
Старческое губастое лицо с длинными волосами. Оно смотрело на него и расползалось в улыбке...
Снова резко погас свет.
— Уведите ее! — закричал в темноте Ученый секретарь. — Уведите ее и закройте! Разгулялась, посмотрите на нее!
— Я посмотреть! Я тока посмотреть его!
Тяжелый, удаляющийся вой.
Когда зажегся свет, лица в зеркале уже не было. Старлаб распрямился над раковиной и увидел свое, скомканное, мокрое лицо. Зашел НС с полотенцем.
— Что это было, — холодными губами спросил Старлаб.
— Один из экспонатов Музея, — сказал НС, протягивая полотенце. — Вам его покажут позже. А теперь — чашечку чаю перед осмотром экспозиции!
Смуглый прислужник со сросшимися бровями принес чайник и искоса посмотрел на Старлаба. Взгляд у него был холодный и мраморный, как весь интерьер первого этажа. Казалось, этот взгляд тоже был экспонатом музея, на время извлеченным из витрины.
Ученый секретарь резко плеснул из чашки в лицо прислужнику:
— Я тебе говорил, как чай заваривать? Как любила покойная, понятно? А не по своим азиатским... способам, говорил тебе или нет?
Остатки чая стекали по красивому лицу. Встав на колени, он склонил
голову:— Слушаюсь, хозяин... Следующий раз заварю такой чай-пай — всем понравится...
И, пятясь, вышел.
— Дорогие друзья, жители Центра мира и гости нашего города! — Ученый секретарь взмахнул указкой.
— Здесь нет гостей нашего города, — перебил Старлаб.
— И друзей здесь нет, тем более — дорогих… — криво улыбнулся НС. — Текст написала она сама. Перед смертью. Текст экскурсии по своему будущему дому-музею.
И его потащили вдоль бесконечных стендов, где шевелились на сквозняке плохо приклеенные фотографии. На фотографиях росло, взрослело и быстро старело одно и то же лицо с высоким лбом и темным облаком волос. “После пятидесяти она запретила себя фотографировать, — дирижировал указкой Ученый секретарь. — После шестидесяти она завела себе котенка, хотя всегда не любила животных. Когда котенок сдох, она пыталась вскрыть себе вены”.
Рыжий мальчик стоял на четвереньках и лакал из блюдца молоко. Белые капли вздрагивали на щеках и падали. Над мальчиком висел стенд с буквами из пенопласта, подмазанными золотой краской.
“Только в глубокой старости понимаешь, что прожитая жизнь была долгим и опасным плаванием по океану нечистот. И испытываешь от этого странное удовлетворение…” /Академик/.
— Это была прекрасная жизнь, принесенная в жертву науке. Науке, которая, в свою очередь, была принесена в жертву развитию, которое тоже было принесено в жертву… В общем, все, как всегда, закончилось стабильностью. В Центре мира исчезли конфликты, безработица, расизм, алкоголизм, наркомания. Исчезло почти все, кроме стабильности. Великий закон репетиции, закон повторения сделал Центр мира…
— Хватит!
Старлаб схватил ближайший стенд и с силой толкнул его.
Стенд рухнул, посыпались стекла, разлетелись по полу фотографии. Мальчик перестал лакать молоко и посмотрел на Старлаба.
— Это был ее самый любимый стенд, — тихо сказал Ученый секретарь. — Она сама его оформляла в последние месяцы перед тем, как…
— Хватит! — Старлаб схватился за другой стенд. — Или вы…
— Спокойно, спокойно, — вырос сзади НС, — мы знаем все ваши требования. Вам ведь нужна ваша мусорщица, правда? Ну так она пока сейчас на своем рабочем месте. Сейчас же идет Первая стража, или вы забыли? А ваш друг Обезьяна пока находится у собак. Нет, ему там ничего не угрожает. Просто ваш друг любит шутить, а собаки — животные без чувства юмора. Да не случится ничего с вашим другом! Он же сам на вас тогда собак навел, в тот первый вечер, помните? Правда, сам об этом не знал и на целые сутки ошибся. Пришлось нам перестраивать все на ходу...
Пальцы Старлаба сдавили угол стенда. И отпустили.
— Что же вы хотите от меня? Для чего вообще во все это впутали?
— А об этом вам сейчас расскажет кукла.
— Кто?
— Кукла. Вы ее уже видели. Ее иногда выпускают, и она гуляет по дому. Ее купили для покойной после смерти котенка, и она очень полюбила играть с ней. Самый ценный экспонат музея, кстати. Говорящая!
Старлаб вошел в полутемную комнату.
Кукла сидела в кресле. Носком ноги качала тапок.