Конспираторы

В свою бытность политической беженкой она была для него игрушкой. Став вышестоящей инстанцией, превратилась в палача. Она — самая близкая и самая далекая из всех людей в его жизни. Он не знает, как ее завербовала компартия, когда она стала их агентом. Не знает, какие она любит духи, какой цвет, где предпочитает отдыхать. Он никогда не делал ей подарков, они никуда не ездили вместе. Кто ее любимые писатели? Когда она в последний раз была в кино? Ни разу она не говорила ему, во что верит, чего боится, на что надеется. Они жили в одном мире, шли одним путем, не глядя друг на друга.

Филипп объезжает Люксембургский сад и едет назад по бульвару Сен-Мишель. Дом Аямэй возникает впереди, растет, надвигаясь. Он даже не знает, на каком этаже она живет. И забыл спросить, на каком этаже тот неизвестный, с которым она играет в любовь. Теперь он, враг, узнает, какие духи она любит и какими писателями зачитывается. Он поведет ее в кино и купит ей мороженое.

Терзаемый душевной мукой, Филипп едет в ночь.

* * *

Встречать Новый 1990 год Филипп был приглашен в три места. В час ночи он пришел к другу друга своего друга, который жил около Сорбонны. Дверь открылась. Он увидел толпу пьяных студентов, непонятно как разместившуюся в чердачной комнатке для прислуги. Оглушительно гремела музыка. Он никого не знал и хотел было сразу уйти. Какая-то девушка передала ему стакан, другая налила вина. Он потанцевал, стало жарко; в окно он увидел парня, карабкавшегося по пожарной лестнице, и последовал за ним. На крыше, стуча зубами от холода, тусовалась компания студентов. Из рук в руки переходили бутылка и косяк. Филипп сел, прислонясь спиной к дымоходу. Он мог бы устроиться и в другом месте, но сел именно там. И именно там его ожидала политическая карьера.

Рядом с ним оказалась девушка. Ее звали Мари Вертю. Она училась на факультете современной филологии в парижском Католическом институте. Была недурна собой. В ту пору у нее имелось и другое немаловажное достоинство: она была дочерью личного шофера тогдашнего президента, который к тому же был одно время любовником ее матери. Год спустя Филипп и Мари поженились. Этот брак привел Филиппа, не имевшего никаких связей, прямиком в большую политику. Молодой и перспективный, он стал надеждой правящей партии и стремительно поднялся по служебной лестнице.

Со временем, подобно многим женщинам, которые выходят за мужчин с большим будущим, Мари подурнела, Филипп же, наоборот, делался все представительнее. Муж и жена становились чужими друг другу. Он сохранил стройную фигуру, она расплылась. Он сияет неотразимой улыбкой, она вечно ходит хмурая. Он энергичен, она рохля. Он элегантен в темных костюмах с однотонными галстуками, она носит костюмы кричащих расцветок и обувь без каблуков. Он выглядит лет на пять моложе ее и смотрится коренным парижанином. Она ни дать ни взять провинциальная клуша.

В тридцать восемь лет Филипп чувствует себя в свете как рыба в воде, свободно плавает в этом просторном аквариуме, где золотые рыбки — баронессы, наследницы, телеведущие, литераторши — так и кишат вокруг зубастых акул. Ему лестно подцепить одну из них на званом ужине, но он с радостью возвращается вечером домой к жене. Мари знает, откуда он пришел. Она всегда с ним, в радости и в горе. Мари похожа на инвестиционный трест-фонд, который прибыли не приносит, но и никогда не обесценивается.

Оригиналам, не носящим обручального кольца, Филипп завидует. Ему стыдно своего окольцованного пальца, свидетеля его слабости. Мари — тюрьма, которую он выбрал по доброй воле. Она мать его детей, его нянька, сиделка, жилетка, в которую можно поплакаться. Мари сносит его крики и выслушивает жалобы. Она входит в ванную, когда он чистит зубы и думает о своем будущем в политике. Она знает наизусть все его привычки, все выражения его лица. Видит его в трусах и домашних тапочках, усталым и грубым. Филипп давно свыкся с тем, что Мари — его половинка. Он любит ее той же любовью, что и самого себя: замешанной на снисходительности, презрении, жалости и отчаянии.

Женщины, выходя из дома, держатся за сумочку, а Филипп на жизненном пути держится за Мари и не расстанется с этой тростью, пусть коротковатой и допотопной.

* * *

С балкона шестого этажа Филипп Матло рассматривает Люксембургский сад. Он недолюбливает этот сад, лишенный тайны, его широкие аллеи и круглый водоем. Не нравится ни его геометрическая холодность, ни натужная элегантность, ни счастливый хозяин Сената председатель Лабель, который, вместо того чтобы ухаживать за цветочками и заниматься музеем, активно вмешивается в политическую жизнь, несмотря на свой более чем почтенный возраст — восемьдесят восемь лет. Старейшина партии консерваторов, сидя в своем дворце, замышляет козни и критикует на корню реформы, начатые премьер-министром.

— Ну, как тебе вид?

— Очень красиво. Представляешь, я ни разу не был у тебя с тех пор, как ты переехала. Уже три года!

— Четыре. Ну, идем же. У тебя мало времени, а мы вроде бы должны переспать. Ты принес документ, который я просила?

— Он у меня в портфеле.

— Покажи-ка. Отлично! Именно то, что мне нужно. Итак, вот что происходит: у тебя совещание в девятнадцать часов, ко мне ты приехал в семнадцать тридцать. Мы занимались любовью. Потом ты принял душ. Я тем временем залезла в твой портфель, и мне попался этот документ. Я сфотографировала его и положила на место. Ты покинул мою квартиру в восемнадцать двадцать, ничего не заметив. Нравится тебе мой сценарий?

— Угу.

— Теперь немного музыки, чтобы не тревожить соседей страстными воплями!

Аямэй ставит диск: китайские песни. Несколько раз щелкает фотоаппаратом. Филипп достает из кармана сигареты.

— Ты разве куришь?

— Бросил, а теперь снова начал.

— На, убери бумагу в портфель и возьми, пожалуйста, в кухне чашку. У меня нет пепельницы.

Филипп тащится в кухню. Вернувшись, он видит, что Аямэй стелит постель. Потом она скрывается в ванной, откуда уже слышен шум воды.

— Не забудь намочить полотенце, — бросает ей Филипп, облокотясь о дверной косяк.

— Сама знаю!

— В котором часу он придет с проверкой?

— Это не твоя забота.

Стоя перед зеркалом, она запускает руку в волосы и ерошит их. Он бросает на нее недобрый взгляд.

— Ты не похожа на женщину, которая только что занималась любовью.

— А я и не должна выглядеть удовлетворенной. Ты что, забыл? В ту пору, когда мы были, так сказать, любовниками, ты забегал ко мне перед поездом или по дороге из аэропорта. Делал свое дело по-быстрому, даже не кончал. Твой рекорд: тридцать три минуты включая душ.

— Как бы то ни было, — защищается он, краснея, — ты спала со мной из корысти. Тебя вполне устраивало, что я не задерживался надолго.

Он выбрасывает окурок в унитаз.

— Не спускай воду! — кричит она.

Вздохнув, он вытряхивает из пачки новую сигарету.

— Идем в гостиную. У тебя есть еще немного времени.

Филипп устало опускается на китайский диванчик.

— Хочешь стакан воды или чаю? Извини, я не держу здесь спиртного.

— Нет, спасибо. Ничего не надо.

Она садится напротив него в кресло.

Диск начинает потрескивать. Звучит шанхайский джаз тридцатых годов.

— Скажи ему, что мы занимались любовью на ковре.

— Там будет видно.

Они снова умолкают. После долгой паузы он решается задать вопрос:

— Почему ты работаешь на Пекин?

Она хмурится.

— А почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас?

— Ты считаешь нормальным, что я до сих пор тебя об этом не спрашивал?

Она смотрит на часы.

— Я не хочу говорить о политике. У нас есть еще девять минут. Спроси меня о чем-нибудь другом.