Константинополь-Тихоокеанский

Верную Ласточку пришлось оставить на конюшне, – негоже встречать цесаревича на кобыле. Вскочил, стремени не задев, на Зевса, здоровенного и злющего жеребца. Вперёд! Смотрите, гвардионусы, как моряки Российского флота могут! За мной рванул конвой.

С отрядом брата встретились в полуверсте от заставы.

– Костя! Вырос то как!

– А ты Саша всё-таки сбрил бороду? А ведь в письмах заверял, что так и будешь ходить, впечатлённый сибирскими староверами.

– Как я могу предстать перед невестой в таком виде? Шутил! Шутил я, брат! Дай обниму, генерал ты мой адмиралище!!!

Свита и моя и цесаревича приотстала, давая возможность братьям спокойно поговорить.

– Как тебе моя Мария? Рассказывай, молчун. Слова из тебя не вытянешь!

– Прекрасная девушка, рад за тебя, брат. Только вот придворная сволочь позволяет себе косые взгляды. Замечания колкие и тому подобные гадости. Ну, ты ж ходок по фрейлинам, сам понимаешь…

– Понятно, ничего не изменилось за три года. Значит, это ты отцу подсказал про переезд в Москву.

– Я, хочу к вам сбежать, подальше от маменькиных нотаций.

– Погоди, но у тебя же там дела, целый завод! Неужели бросишь?

– Перевезу в Москву. Как построишь железную дорогу, по ней и перевезу!

– А флот, или Балтику тоже подтянешь к первопрестольной?

– Да, с морем не получится, но в гости ездить буду. Не прогоните?

– Костя, – брат даже задохнулся от возмущения, – да как ты можешь такое говорить! Даже в шутку! После всего, что ты для нас сделал!

Мда, примерно такой реакции я и ожидал. После того что я сделал. Да Роберта Рождественского я обворовал. Цинично рассудив, что в этой реальности вряд ли он родится, слишком много точек расхождения появилось с нашим миром. Если смотреть по Пушкину и по Амуру, даже по Лермонтову. Михаил Юрьевич после разжалования и отправки на Кавказ, литературным творчеством не занимался и сгинул в одной из первых стычек с горцами в 1838 году. Представьте, если бы в нашей реальности после стиха "На смерть поэта" Лермонтов ничего не написал? Представили? Вот, а у нас тут так…

Поэтому надо добавить романтики и лирики в век жестокий девятнадцатый, а заодно и поддержать реноме чудо-ребёнка, а то многие записали юного Костю Романова в торгаши и счетоводы.

То, что ЗДЕСЬ я рисовал на порядок лучше, чем в родном теле и в своём мире 20-21 века уже упоминал, но и музыкальные способности "прорезались". – Костик недурно играл на рояле и голос был великолепный. И вот, в феврале 1841 года, просмотрев письма брата и отобрав одно, где он описывал дальневосточную природу с Амуром-батюшкой, огромными звёздами, величавыми елями и бескрайними просторами, я подвинул к себе стопку листов и начал "изображать черновики". Дня три я "марал бумагу", строго приказав не убирать со стола ни одного листочка, а затем ломанулся к Жуковскому.

– Василий Андреевич! Вот!

– Что тут, Константин? Стихи?

– Нет, то есть да. То есть не совсем стихи, – песня.

– Вот как, любопытно. Позвольте, – мэтр забрал исчёрканные листки.

– Это прежняя версия, вот последняя.

– Костя, ты хоть понимаешь что натворил, – старика едва не хватил удар, Жуковский с благоговейным ужасом смотрел на меня. Ай да Роберт, ай да молодец!

Всегда бесило в альтернативках "перепевание" очередным попаданцем советских шлягеров и огромные, на главу и более перечисления сумм гонораров и прочих благ, за уворованные тексты и мелодии, а тут сам…

Ну, оправдание то всегда найдётся – денег за скоммунизженный текст Рождественского не получу. А слава и признание, если таковые будут, нужны для укрепления авторитета меня-попаданца и "более лучшего" изменения действительной реальности. Говорю ж, оправдание отыщется даже самым неблаговидным поступкам.

Жуковский потащил Костика к маменьке, учинив грандиозный переполох. Я, отобрав у поэта черновики, уселся за небольшое пиано. Матушка, сёстры-братья и прочий "обслуживающий персонал" привлечённые криками впавшего в поэтическое безумие Василь Андреича ждали исполнения романса…

– Мне писал Саша о природе тех мест, где сейчас находится. Безбрежный океан звёзд, отражающихся в великой реке Амур, величавые ели по берегам, переписка брата и Мари, их любовь, вспыхнувшая как факел в ночи за тысячи вёрст (господи, какую хрень я несу, но надо, Штирлиц, надо) – вот что послужило к написанию сего произведения. Не судите строго.

И я грянул. Разумеется, предварительно потренировался у себя в комнатах, но всё равно сомневаюсь, что вытяну на уровень Лещенко или Кобзона. Да и на два голоса петь надо, по идее. Ну, нет тут Анны Герман, что уж поделать…

Покроется небо пылинками звезд,

И выгнутся ветки упруго.

Тебя я услышу за тысячу верст.

Мы – эхо,

Мы – эхо,

Мы – долгое эхо друг друга.

И мне до тебя, где бы ты не была,

Дотронуться сердцем не трудно.

Опять нас любовь за собой позвала.

Мы – нежность,

Мы – нежность.

Мы – вечная нежность друг друга.

И даже в краю наползающей тьмы,

За гранью смертельного круга,

Я знаю, с тобой не расстанемся мы.

Мы – память,

Мы – память.

Мы – звездная память друг друга.

Кто порвал зал? Я порвал зал! Матушка и сёстры рыдают, кто-то бежит за Мари, которая в храме набирается православной благодати. За отцом скорохода погнали…

Реакцию "общественности" века девятнадцатого, неискушённой и незакалённой интернет срачем и пропагандой нетрудно представить. Особенно когда выяснилось, что романс воспевает любовь цесаревича Александра, находящегося в далёком далеке, к его милой Мари. Кстати, придворная шелупонь девчонку после сего возненавидела ещё больше. А к Костику начали клинья бить мамзели и мадамы с вполне определёнными намерениями. Ладно бы певички были, понятно и объяснимо. А то цвет аристократии жаждет стать героинями следующего хита поэта Константина Романова, любимого ученика самого Пушкина Александр Сергеича. Вот же хитропопые особы, так и норовят разменять п… на шлягер.

Свобода нравов, царящая во дворце, ранее меня никоим образом не касалась. Танцы-шманцы я игнорил, высиживал с книгами и географическими картами, или сопровождал императора. Сашка вон блистал и завораживал слабый женский пол. Но теперь, чую не отбиться. Блин, хоть бы гадость какую не подцепить. Интересно, какие тут контрацептивы то?

Так что последние полгода протекали весело и нескучно, по зиме, после громкого поэтического дебюта, сбежал от великосветских шлюх на корабли Балтийского флота, вмёрзшие в лёд. Государь-император мои опасения подхватить дурную болезнь от поклонниц разделял и, насколько я понял, озаботился вместе с лейб-медиками, проблемами взрослеющего Константина. Интересно, кого мне подложат? Пора уже, ох, пора…

Ну а брат, явно рад меня видеть, считает себя в долгу неоплатном перед Костей стихотворцем. Ладно, пускай считает…

Я знал, что Александр с воодушевлением принял предложение о службе московским наместником. Отец думал, что старший сын вырос и стремится к самостоятельной жизни, но я то понимал – Сашка попросту не хочет сталкиваться с бывшими пассиями, будучи семейным человеком.

Занимательная история о гвардейцах из Измайловского и Семёновского полков, вытянувших жребий послужить на Сахалине и в гарнизоне Николаевска на Амуре, и люто завидовавших возвращающимся в Петербург товарищам осталась недосказанной.