Консул Руси
Шрифт:
А она была весьма непростой штучкой.
Для так называемой кельтской провинции[2], к которой относились и славяне, положение женщины довольно сильно отличалось от южных форм европейского язычества или тех же ближневосточных культов. Здесь женщина имела довольно много прав, могла наследовать, владеть имуществом и так далее. Да, бесконечный цикл из родов и беременностей немало нивелировал эти социальные бонусы. Но не для всех. Из-за чего в рамках кельтской провинции можно было пусть и редко, но встретить и женщин-воинов, и женщин-вождей, и влиятельных жриц, живущих и действующих вполне самостоятельно. Та же Пелагея, то есть, Преслава, будучи еще простой жрицей Макоши, жила полной жизнь, не отвлекаясь на бесконечные роды и беременности. Она занималась сексом
В чем же заключалась проблема развода с Пелагеей?
Прежде всего она была матерью двух его сыновей. Вполне себе здоровых. И развод мог привести в перспективе к конфликту отца с собственными детьми, как у того же Александром Великим с его папой. Вплоть до Гражданской войны. А оно ему надо?
Но это — в перспективе.
Другим неприятным моментом было то, что развод с Пелагеей для политического брака с внучкой кагана портил бы Ярославу отношения с практически всем жречеством и многими старейшинами кривичей. Как восточных, так и западных. Что, мягко говоря, не лучшая идея. Ведь через них очень скоро от него отвернутся и простые члены племени, посчитав, что он их предал. А кривичи — это тот фундамент человеческой массы, на который Ярослав опирался.
Ну и главное.
От него бы отвернулись не только кривичи, но и многие окрестные племена из-за того политического веса, который к тому моменту набрала уже Пелагея. С его подачи и при его помощи. Но сути это не меняло.
Все дело в том, что Пелагея к 866 году была уже не простой, а Верховной жрицей Макоши. Культа, который с легкой руки Ярослава очень сильно продвинулся и поднялся в регионе.
Под эгидой этого культа в Новом Риме функционировал госпиталь — единственное ординарное медицинское учреждение в радиусе, как минимум, тысячи километров. Также, под рукой его супруги находились курсы для жриц — первое специализированное медицинское учебное заведение в мире. И Пелагея через своих жриц несла окрестным племенам весьма передовые для эпохи знания в области медицины, но и санитарию с гигиеной. Например, среди восточных кривичей к 866 году всех повитух буквально заставили дезинфицировать руки при приеме родов. А это, в свою очередь, заметно уменьшило количество всяких осложнений. Что, как несложно догадаться, взрывной волной подняло авторитет культа. Ведь люди не понимали почему стали умирать меньше. Для них это было прямо связано с благоволением богини.
Так что эта женщина обладала колоссальным для региона политическим весом. И, если потребовалось бы, то осложнила Ярославу жизнь самым кардинальным образом. Даже «нечаянно погибнув». Ведь у нее оставались родственники и жрицы, вдохновленные ростом влияния их культа. Так что развод с ней выглядел крайне нежелательным. Этаким выстрелом в ногу самому себе.
Да, последний год ее несло.
Ярослава это бесило, но он понимал, почему она так поступала. Пелагея боялась. Но Ярослав понимал почему. Пелагея боялась. Просто и незамысловато. За судьбу своих детей. Из-за чего немало дергалась и психовала.
Пока она считалось простой жрицей Макоши, а Ярослав всего лишь военным вождем Гнезда, проблем не было. Она просто не понимала масштабы происходящих событий и жила в своем маленьком мирке. Но наш герой желая получить квалифицированного помощника, сам прокачал ее, объяснив масштабы планеты и происходящих событий. Из-за чего Пелагея в один прекрасный момент поняла, что она и ее дети стоят на пути Ярослава к престолу Византии. И хотя наш герой не раз говорил о том, что он такой «радости» для себя не желает, ему никто не верил. Ни Пелагея, ни Вардан, ни Фотий, никто иной. Для всех вокруг этот престол был ТАКИМ соблазном, что не пересказать…
Вот Пелагея и психовала, находясь буквально на грани нервного срыва. А Ярослав не знал, что с ней поделать.
С одной стороны, он ее без шуток любил. А с другой стороны, побаивался, ибо понимал, что нет пределов
коварства и кровожадности у матери, что защищает свое потомство. Особенно у женщины, имеющий такой характер и ТАКОЕ влияние…Завершив облачение в доспехи, консул Нового Рима помог супруге, и они вышли из палатки. Явившись к людям… к легиону, который был уже готов.
Осмотрев их. И тяжело вздохнув. Он коротко отдал приказ. И все пришло в движение.
По левому берегу Дона находились довольно многочисленные войска противника. Но вдалеке. В степи. И Ярослав пытался его спровоцировать на атаку. Поэтому, загрузившись, легион уже через какие-то полчаса начал высаживаться на противоположном от Саркела берегу Дона. Причем подчеркнуто вальяжно.
И степняки не заставили себя ждать.
Они ведь сопровождали корабли Ярослава от устья Дона. Слава консула Нового Рима была велика, поэтому они очень серьезно воспринимали его прибытие. Его самого и его людей.
Так что не прошло и трех часов, как с востока из степи подошло большое объединенное войско. Его ядро — конные воины Хорезма и аланы. Массовка же обеспечивалась дружинами половцев и огузов, а также иных племен, которые сплотились вокруг хорезмшаха в едином желании — свергнуть хазар. У всех на это были свои причины. Но они были, и они привели их сюда — на берег Дона.
И их не смущало то, что против них находился Ярослав с его славой очень удачливого полководца. У него ведь всего лишь пехота, против конницы. Кроме того, воинов степного союза было больше. Заметно больше. И они рассчитывали на то, чтобы смять этого зарвавшегося ромейца, стоптать его, отправив к праотцам. Пусть даже и ценой большой крови. Ибо здесь и сейчас наступил час битвы за Северное Причерноморье и контроль над Днепровским и Волжским торговыми путями. Лакомый кусочек. Очень лакомый…
Но они не знали, что это все — не больше чем театральное представление. Они не знали, что Ярослав применяет фирменную стратегию агента КГБ Федора Соколова — ловлю на живца…
Конница приближалась.
Комитаты же, имитируя суету, готовились.
Они расставляли так называемые «испанские козлы[3]» — легкие, разборные заграждения против кавалерии. А перед ними рассыпали кованый «чеснок» — колючки о четырех шипах, которые как не кинь — один шип всегда торчит вверх. Причем формировали этот контур заграждений не прямо перед собой, а в некотором отдалении. «Испанских козлов» ставили метрах в десяти от ордера пехоты, а «чеснок» просыпали на добрые полсотни метров, благо, что времени это не требовало много. Коннице же от горизонта требовалось еще подойти.
Легионеры, а на берег спустились только бойцы ближнего боя из числа комитатов, буквально прижались к кораблям и реке. С копьями и большими, широкими овальными щитами. Остальные же комитаты оставались на борту кораблей и готовились, разложив вокруг себя стрелы, снаряды и дротики. Так, чтобы их можно было брать как можно проще и быстрее.
Ярослав, чтобы поддержать мораль легионеров, спустился на берег, дабы сражаться в их рядах. На борту же корабля осталась Пелагея — второй после него человек не только в войске, но и в его маленьком государстве. Ей ничем командовать не требовалось. Все командиры и без нее знали, что нужно делать. Важно было лишь ее присутствие…
То, что увидел в тот день наместник Херсонесса, поразило его до глубины души.
Конница Хорезма и аланов шла на острие атаки.
Нигде в IX веке не применяли таранный конный удар копьем[4]. Его просто еще не придумали. Поэтому всадники и держали копье обычным хватом. Однако лошадей, как ударную силу применяли. На большую массу пехоты, конечно, их бы не направили. Но там, у кораблей, стояла жидкая цепочка копейщиков. Настолько жидкая, настолько и соблазнительная. Ее, казалось, можно было опрокинуть так легко, что ни у кого это не вызывало даже тени сомнений. Перед ними, конечно, были какие-то заграждения. Но они не шли сплошной стеной и не являлись чем-то им знакомым. Никто в степи с ними не сталкивался ранее. Поэтому, смело разогнавшись, вся эта масса конницы устремилась к кораблям.