Контора Кука
Шрифт:
— Что? — спросила Кома, демонстративно поправив очки. — Свальный секс? Говори-говори, я тебя внимательно слушаю.
— Да не так чтобы… Нет, конечно, была у меня там одна…
— Ага. Ну хорошо, что хоть Лильку ты мне нашёл не на свалке.
— Кома, я сейчас совсем не об этом… Спустился я, значит, с гор, голодный, худой, пыльный, можешь себе представить…
— Почему представить? Я тебя таким хорошо помню.
— Дальше мне предстояло плыть в Ялту… А может, и нет… Так вот, я взял билет на катер, ну пусть будет до Рыбачьего — значит, он должен появиться справа, оттуда, — Ширин показал рукой в угол кухни.
— О’кей, — сказала Кома, — рисуем справа налево, из-за острова на стреме… Или что это у нас, севастопольская панорама?
— Панорама, ты умница… Но подожди, я её ещё не нарисовал… Я купил билет, посмотрел на расписание и понял, что я могу успеть
— Но ты успел… А ты не успел, кстати, зайти, куда я тебя уже две недели как прошу? В патентамт?
— Нет! Я вчера ходил, представь себе, в этот кабак — куда меня Паша попросил заглянуть, я тебе говорил… Слушай, что-то все меня что-то просят… Ну, в целях нейтрализации детского невроза, или купирования, или как там это называется… ну, я зашёл этаким «частным детективом» — представляешь, меня за него там приняли, смешно, да?
— Да, и что там было? Расскажи лучше…
— Ах так! Лучше? Тогда я тебе вообще ничего не буду рассказывать!
— Ладно-ладно, ты чего… Я же слушаю. Вот, смотри, ушки на макушке, продолжай, Лёва.
— Да ничего там не было — вчера, выпил пару кружечек, и всё… Никого там не запирали… А катер, стало быть, приближается, а я голодный, как стая волков, и вот я, значит, уплетаю эти кошмарные котлеты с огромной скоростью… И тут ко мне подходит женщина в чём-то синем…
— В чём синем?
— Ну в халате, наверно, не в бикини же… Работница этой столовой или, может быть, заведующая. Не молодая, но ещё и не старая… Зрелых лет. И говорит: «Вы не хотите сделать запись в нашу книгу жалоб и предложений?» Кома, я чуть не подавился. «Нет, — мычу полным ртом, — у меня нет никаких жалоб». А она и говорит — с такой улыбкой… просто как сейчас вот стоит перед глазами… «Я понимаю, — говорит, — но я подумала, что вы, может быть, хотите написать нам благодарность! Вы с таким аппетитом кушали наши котлеты, что я подумала…» И тут я в самом деле подавился, веришь. Отдышавшись, я не стал ей говорить, что просто спешил доесть, я просто молча сбежал. Во всяком случае, я это сейчас так вижу: после её слов я глянул на море, увидел, что катер уже подходит к причалу, матросы разворачивают канат… И я тогда всё оставил, ну что — всё… кусок котлеты, немного каши, перепрыгнул через оградку кафе и побежал с рюкзаком наперевес, то есть в руках был рюкзак, иначе бежать неудобно, он же как наездник, получается, на тебе, когда бежишь, неудалой такой наездник, лупит по спине… Но я один раз оглянулся, и та женщина смотрела мне вслед… и такая у неё была при этом улыбка, понимаешь? Вот это мгновение — вот там оно всё и осталось, в янтаре, и котлеты, и мухи, и всё вместе, весь тот мир… Быстро успеть прожевать котлету, пока белый катер подплывает к причалу… Который увезёт тебя неизвестно куда… Dahin, dahin [14] … Волны… Солнечный ветер… И в чём-то синем она там стоит, на пороге столовой, ты понимаешь? И улыбается мне вслед! Ты понимаешь, Кома?
14
Туда, туда (нем.).
— Да, Лёвушка, да, не волнуйся. Ну конечно, я понимаю.
— Лиле я даже и пытаться не стал объяснить это… я уже знаю — я слышу всё, что она скажет: «А хочешь, я тебе сделаю в точности те котлеты? А, чего молчишь? Ну так вот, хватит этой ностальгии по совку!» — и всё такое…
— Главное, чтобы ты понимал, остальное неважно… — проговорила Кома и, посмотрев сквозь Ширина, сказала совсем другим тоном:
— С добрым утром!
Ширин резко обернулся и увидел Пашу Шестопопалова, который стоял в коридоре в луче солнца, кутаясь то ли в простыню, то ли в тогу… и сказав «Привет!», через секунду исчез — прошёл дальше в сторону ванной, всё это так быстро, что у Ширина мелькнула было мысль, что это ему привиделось… Но в тот же момент он вспомнил, что посмотрел туда вслед за Комой.
— Я теперь вообще ничего не понимаю! — воскликнул
он. — Что у нас здесь творится в подъезде, кто у нас здесь живёт, с кем и — зачем?!Торговые комплексы
Не только квартира была больше похожа на гостиничный номер, но и дом внешне не сильно отличался от построенной во время расцвета застоя гостиницы «Турист» «с видом на Великую Реку из доброй половины номеров».
Там и правда в окне блестело во всю ширь… и ещё Паша запомнил корабль на подводных крыльях, превращённый в шашлычную, в этом смысле его аналогом здесь была «кебабная», которую днём видно было из окна. «…А так она, конечно, на корабль мало похожа, разве что на кабину сухогруза…» — думал усталый персонаж после работы, глядя с балкона двенадцатого этажа на вечернюю панораму и вспоминая, что в его родном N-городке постояльцу, к которому он зашёл в гости по небольшому дельцу, показалось, что «ракета» — или «комета» — только что выбросилась на берег, как та рыба-кит…
Паша это запомнил, потому что постоялец уговорил его не уходить сразу после небольшого натурального товарообмена, а выпить с ним горилки.
И успел рассказать, как он, глянув в окно и увидев «ракету», впервые «зрозумив», откуда взялось выражение «выть белугой».
Паша сказал, что это странно, при чём тут одно к другому? Разве что корабль белый, ну и что… Но постоялец объяснил… хоть и не слишком вразумительно: «Да глянул в окно, и при мысли, что мне тут десять дней самому куковать, я сам чуть белугой не завыл… Никого нет во всей округе, а пустота какая-то у вас давящая… И ещё этот корабль, бля, призрак на берегу, наклонный, такую тоску он на меня нагнал, „крылья“ эти его, как культи… а утром, когда очи ще не продрав, показалось… шо та сама белуга из воды высунула морду — завоешь тут вид такого пэйзажу…»
Паша хотел сказать, а может, это не белуга, а белая горячка, но промолчал: коммивояжёр был нужным человеком…
А потом море стало водкой, а «комета», или просто сам Паша, — подводной лодкой, ага… они с постояльцем так быстро напились коричневатой перцовкой и беленькой (0,7 + 0,5), что продолжения разговора Паша вообще не помнил — в памяти остался только вой белуги…
Точнее, слова постояльца — о вое, который он «зрозумив»…
В его собственной новой квартире в Мюнхене (первой самостоятельной Пашиной квартире — где бы то ни было) вид из окна оказался менее живописен, чем в гостинице, которую напоминал фасад его теперешнего дома… Но, с другой стороны, в здешнем доме был один такой прикол… почти причал, ну да… который довольно сильно сказался на всей этой истории впоследствии…
Однако гарсон наш не сразу туда прошёл, когда въехал в эту квартиру… так что и мы не будем спешить, воссоздавая тем самым… хотя бы частичную хронологичность — ну, чтобы слово не сказывалось быстрее, по крайней мере, чем дело делалось.
Потому что обустраивался Паша очень медленно, вполне разумно направляя все силы на то, чтобы закрепиться на работе, а приходя домой, просто заваливался сразу спать — первые дни, потом он стал всё же зависать на некоторое время на кухне с лэптопом, читая почту и не только почту…
Вообще-то обстановка в квартире в первые два или три месяца Пашиного в ней приживания уже описана, но напомним: большая единственная комната казалась ещё больше от того, что в ней было, что называется, шаром покати, то есть вообще никакой мебели, и на кухне тоже — ни стульев, ни стола, только два навесных шкафа для посуды, которой, в свою очередь, тоже не было.
Холодильник не мебель, но мы и его уже успели описать, во всяком случае, его размеры и тот нехитрый способ, которым он превращался в письменный стол, вмещая в себя Пашины колени…
Сидел Паша при этом на раскладном садовом креслице, которое дали ему Ширины.
А спал, как мы уже тоже говорили, на полу — на матрасе, который привезли ему друзья всё тех же Шириных, и к ним, Шириным, мы в свою очередь тоже ещё вернёмся…
Стало быть, Паша…
Паша сел на креслице и, частично «вписавшись» в выключенный холодильник, ткнув пальцем, разбудил вздремнувший было лэптоп.
На экране возникла маска Гугла, и Паша набрал в ней слова, которые только что вспомнил на балконе, глядя на ландшафт, состоявший из немецкого «частного сектора» и вполне наднациональной «промзоны», в котором — ландшафте — по вечерам особенно выделялись огоньки многоэтажного пуфа, то есть дома терпимости, стоявшего довольно далеко от Пашиного дома, но перед ним — перед пуфом то есть — были только низкие деревца и одно— и двухэтажные домишки, вот пуф так поэтому хорошо и виднелся.