Контора Кука
Шрифт:
О Викторе Сергеевиче Семёнове мы с Пашей вспоминали ещё в первой главе, и там же говорилось о том, что Семёнов умер… Добавим: был похоронен, так же как и их общий друг Котов… в общем, можно понять, почему Паша не сразу прочёл письмо.
Он хотел было выключить лэптоп и снова включить… «Иногда это помогает…» — подумал он, но передумал, оставил всё как есть и ушёл курить на балкон, откуда, глянув вниз, заметил объявления на столбах, которые попадались ему на глаза последние дни, по дороге с остановки…
Он вспомнил, что там вроде бы говорилось о юбилее молла, какая-то круглая дата. И что? И в связи с этим какие-то праздничные мероприятия, гуляния-братания — покупателей с продавцами, что ли… И что-то доносилось с утра, музыка, альпийские шлягеры… Но, глядя с балкона вниз на серый асфальт и куски бетона — в самом деле напомнившие ему сейчас разнонаправленные волноломы… а потом на ближнюю дорогу, на столбы с объявлениями… Паша увидел внутренним взором ещё и N-ск перед выборами мэра, на которые пошёл тогда Семёнов, увидел его портрет здесь и там, объявления носили ещё
Потом он вернулся в комнату, кликнул на последнее «входящее» письмо и прочёл: «Здравствуй! Твой адрес дал мне твой дядюшка. Надеюсь, ты меня помнишь. Мы как-то мило посидели в компании Котова и моего однофамильца, я вот помню… что ещё там были другие известные персонажи N-ска, припоминаю, например, дрессировщика, этого вашего записного-запашного… и какой-то он был к тому же ещё залётный … Да и чудный Котов наш был залётным, да… земля пухом. Если ты совсем меня забыл — мы тогда ужасно напились, ужасно… Но потом, кажется, ещё раз встречались в галерее „Октава“, которая, если ты помнишь, была в вашем городке, пока её не разгромили, как я слышал… Так вот: если ты всё ещё не можешь восстановить в памяти мой светлый образ:) — погугли, добавив к моей распространённой фамилии мою ещё более распространённую профессию;). Надеюсь, однако, что ты всё же меня не забыл. Твой адрес мне дал твой дядя Александр Михайлович, ну да я уже это написал… Он передаёт тебе привет. Дело в том, что я буду в Мюнхене в сентябре, программа довольно-таки плотная, и всё же я рад был бы встретиться с земляком, помянем заодно и моего однофамильца, и Котова конечно. Родился-то я в том же самом N-ске, что и ты, Паша, но в Москву переехал так давно, что некоторые этот факт географии забыли. А можем устроить и фотосессию — можешь пригласить и друзей, подруг, с фотографа тогда красное вино и лёгкая закусь. Я, возможно, задержусь после выставки ещё на несколько дней — никогда не был на Октоберфесте, да и в Мюнхене до сих пор (хотя в Германии много раз), и больше всего хочется на Октобер. Ну так как, встретимся? Пиши тогда свой мобильный, землячок, дядя потерял твой номер, а родителей твоих я чего-то беспокоить зря не захотел, привет!»
Паша думал было выпить кофе в Segafredo — чтобы у итальянцев… но там не было нормальных кресел, да и газеты были не те… только AZ [24] и TZ [25] там лежали на красных пластиковых столах — таких высоких, что возле них надо было либо стоять, либо сидеть на идиотски высоком пуфике — «хокере»… Паше же хотелось, во-первых, нормально усесться, то есть по возможности вальяжно, да… и во-вторых, полистать субботне-воскресный выпуск SZ [26] . Отчасти он это делал как упражнение — чтобы продвигаться дальше в немецком… Ну и чтобы кофе был не совсем бурдой, конечно, кафе, по его мнению, должен был быть итальянским… Поэтому он дошёл до очередной Little Italy (маленькой Италии), огороженной лёгким штакетником, на этот раз это была gelateria, то есть «кафе-мороженое»… уселся в мягком уголке с пёстрой обивкой, напоминавшей весенний альпийский луг, и заказал себе чашку кофе, после чего пошёл и взял с тёмного деревянного комода, стоявшего рядом со столом для использованной посуды, субботне-воскресный номер SZ, скреплённый огромной деревянной прищепкой с железным крючком на конце, чтобы можно было вешать на стену, — это здесь газеты лежали на комоде, в других же местах висели, причём висели этак лет сто как минимум, потому что Паша недавно видел газету с такой же «прищепкой» на картине Генриха Клея: две ящерицы, или скорее, два ящера, сидящие за столом с подписью «Политики». Саламандры, ну да… и в огне почти не горим… Паша раскрыл было газету, но понял вскоре, что строчки проскальзывают, как будто он читает с айпада, а кто-то стоит у него за плечом и ведёт пальцем вниз… потому что мысли его ещё где-то там, далеко, — где и тот и этот Семёнов, то есть как минимум в «почтовом ящике» лэптопа, оставшемся наверху в пустой квартире…
24
«Abendzeitung» — вечерняя газета, выходящая в Мюнхене.
25
«Tageszeitung» — ежедневная газета, выходящая в Мюнхене.
26
«S"uddeutsche Zeitung» — крупнейшая немецкая ежедневная газета с большим отделом культуры.
— А вай-фай у вас есть? — спросил он официанта, который принёс ему чашку кофе, рюмку
воды и крошечную овсяную «печенушку», как мысленно назвал её Паша перед тем как отправить в рот.— Вай? Что-что? — состроил раздражённую гримасу молодой итальянец с маленькими неприятными глазками и даже как бы такими желтоватыми… клыками, но не страшными — неправильный прикус, не исправленный в детстве, и… не «волчья пасть», но почти — подбородка у него, то есть, почти не было, и всё это делало его всё-таки похожим на мультипликационного вампирчика…
— Ну, ваелесс… коннекшн, — показал жестами Паша.
Официант пожал плечами, сказал «скузи» и исчез. А Паша подумал, что если уж включать, так сказать, весь этот молл… в жилую площадь… то надо бы заказать себе карточку, чтобы можно было сидеть тут где угодно… Задумчиво листая SZ, он наткнулся на статью, которую — единственную — прочитал целиком, несмотря на то что несколько раз повторил при этом слова «маразм» и «идиотизм»… Ну и не понял многих слов, в свою очередь, но это он умел — читать, не зная половины слов, затем он и читал SZ, собственно… незнакомые слова он понимал по смыслу и запоминал (иногда неправильно, но всегда ведь неизбежны некоторые издержки — так он себе говорил), и немецкий словарь его таким образом постоянно расширялся…
В статье же говорилось о том, что некий дотошный «филателист» подверг анализу марку, которую якобы лизнул, прежде чем наклеить на конверт, Ингмар Бергман, — конверт хранился в каком-то архиве, и вот анализ ДНК показал, что Бергман — не Бергман, ну да, Бергман против Бергмана… Ну то есть не сын своих родителей, потому что ДНК не совпало с ДНК его сестры и других родственников… которые, впрочем, потомки то есть, категорически отказались давать какие-либо другие конверты и вообще любые вещи из архива, участвовать в этих «расследованиях», и кто теперь даст гарантию, что именно Бергман наклеивал ту марку, а не его секретарь, скажем… Но дело было даже и не в этом — Паша вообще уже давно закрыл газету и отложил на соседний столик, — просто эта странная (хотя на тот день уже и не так чтоб очень странная — это было время лёгкого помешательства на анализах ДНК, о чём подробнее тоже чуть позже) история вызвала в памяти Паши строчки Бродского, которые он перечитывал много раз, пока «куковал» один дома у Шириных, — в первый же раз, когда он открыл том собрания сочинений, ему бросилось в глаза название «Новая жизнь», и он невольно — перечитав несколько раз — запомнил стихотворение наизусть и сейчас вспомнил, прочитав о «марке Бергмана» и пообщавшись с «тем» Семёновым: «…да и глянца в чертах твоих хватит уже, чтобы с той стороны черкнуть „привет“ и приклеить марку…»
«Привет», вот именно, привет… Да, он посмотрел в Интернете, конечно… Он слышал об этом Семёнове, не мог не слышать, знаменитый земляк… Просто однофамилец и жизнетворец Паше был настолько ближе, что полностью вытеснил из головы фотографа… И ещё странно было, что первое, что возникло в голове после того, как Паша получил мейл, были как раз фотографии… Семёнова на столбах… или уже не странно… А потом уже Паша смотрел фотографии другого Семёнова, которые выдавал поисковик и среди которых были как портреты именитого фотохудожника, так и его работы, и там, среди работ, он увидел серию «Братские могилы», а среди фотографий серии — фото памятника, на котором были высечены… или выскоблены, на мраморе, две фигуры в полный рост с одинаковыми фамилиями… Но эти-то были явно не однофамильцы, а братья… два родных брата, да… были изображены в полный рост на одном широком памятнике: Пётр и Глеб, Пётр и Глеб, Пётр и Глеб, Пётр и Глеб — Сальниковы.
Может быть, всё-таки дело было в их именах, может быть, если бы имена были другие, у Паши не было этого наваждения: что это те самые… которых он запер на кухне бара, в котором он сам с тех пор ни разу не побывал, в который уговорил-таки заглянуть Ширина — на кухню, ну да… и Ширин никого там не нашёл и вообще ничего о них не услышал, что было теперь и не так удивительно — как всё остальное, потому что вот они где, оказывается, Глеб и Пётр, Пётр и Глеб…
Он быстро написал Семёнову ответ — что будет рад, тра-та-та, почтёт за честь и всё такое… Но при этом спросил о памятнике Петру и Глебу и ещё зачем-то перевёл приставку в электронном адресе — «tot» и, уже отправив письмо, подумал, что вот это было лишнее.
Через минуту пришёл ответ, в «теме» которого стояло: «Привет с того света!»
«Ничего странного, — писал Семёнов, — подробности ты мне расскажешь при встрече, если захочешь, что там у тебя было с этими пацанами… Но это не так важно, слушай меня и не бери себе ничего такого в голову, я уверен, что Мюнхен, Паша, это не Сан-Франциско, где, как писал классик, можно встретить пропавших по другую сторону океана людей. После той фотосессии на кладбище в городе Ч. я долго голосовал на дороге, пока кому-то не оказалось со мной по пути, чисто бомбил там не было, они туда не заезжают, редко… А в тачках, которые останавливались, были те же самые братки, которых я только что видел — чьи изображения я переснимал с памятников. Жаль только, что они — те, что были в машинах, — плохо реагировали на камеру, поэтому предъявить снимки не могу, но ты уж мне поверь: в машинах были те же самые братки».
«Да, и помимо этого потустороннего КВНа по электронной почте, — думал Паша, сидя в том же кафе, — с тех пор прошло больше года, видел я их совсем недолго, так что ничего удивительного, обознался, как говорится, богатыми будете… хотя они вроде бы уже и так были ничего — пели про Гибралтар, про хуё-моё…»
Подошедший официант взял его пустую чашку, поставил на поднос и опереточно-сладким голоском спросил, понравился ли Паше кофе.
— Да, — сказал Паша, — я вообще кофе только у вас и пью.