Конторщица 4
Шрифт:
Наконец, она тихо сказала:
— Они обзывались…
— За обзывание не карают смертной казнью, — покачала головой я.
— Они плохо обзывались.
— Матерились?
— Нет.
— А как?
Светка опять помолчала и, собравшись с духом, выпалила:
— Что я незаконнорожденная, байстрючка! И приживалака! Что вы меня из жалости приютили!
От неожиданности я аж остолбенела и стояла с совершенно глупым видом, хлопая глазами.
Мда. Ситуация.
Я ожидала всего, но как-то совершенно выпустила, что дети очень жестокие, а взрослые — завистливые, и история с Олечкой и Светкой будет обсуждаться и сопровождать
Но нужно было что-то отвечать.
— Какая ерунда! — деланно рассмеялась я.
— Но ты же не моя родная мама, — сказала Светка с дрожью в голосе. — Моя мама меня бросила.
— Ничего она тебя не бросила! — невозмутимо сказала я, — С чего ты взяла? Твоя мама — артистка, работала здесь у нас в городском театре. Сейчас уехала в Чехословакию. Надолго. На несколько лет. А я — твоя родная тётя. И папа у тебя есть. Был. Он умер в прошлом году. Ты же помнешь.
Светка медленно кивнула.
— Надо будет сходить с тобой к нему на кладбище. Проведать, — вздохнула я. — Твой папа был очень уважаемым человеком в городе. Но у него было больное сердце.
— А почему мама уехала? — спросила Светка, вся в раздумьях.
— Ну она же актриса. Ты разве забыла? Ей нужно на гастроли, на выступления. Туда не берут маленьких детей. Там же нету школы.
— А когда я увижу маму?
— Вот пойдёшь в школу, будешь учиться на одни «пятёрки», выучишь иностранный язык, чтобы свободно разговаривать, научишься играть на фортепиано — и сразу встретишься с ней.
— Хорошо, — серьёзно сказала Светка, — я буду учиться лучше всех! И увижу мою маму.
— Вот и молодец, — похвалила я её, — а теперь вытри слёзы и пошли уже домой. Тебе ещё Лёлю выгуливать, а нам с Риммой Марковной пора в больницу — Нору Георгиевну проведать.
И мы пошли домой.
Урсинович страдал. Он слонялся туда-сюда по конторе депо «Монорельс» и искал сочувствия. Найдя любые свободные уши, он жаловался и вещал, как его несправедливо и мерзко оболгали и подставили, и что он совсем не это имел в виду. И вообще — во всём виновата я — Лидия Степановна Горшкова, мещанка, карьеристка и просто плохой человек.
Народ слушал. Кто-то действительно сочувствовал, кто-то посмеивался, кто-то — даже злорадно.
По депо «Монрельс» поползли слухи. Альбертик вызвал меня и сказал:
— Лидия Степановна! Прошу прекратить всё это!
— Альберт Давидович, — удивилась я, — слухи распускает Урсинович, — как прикажете его заставить молчать? Это же ваш протеже! Вот сами и воздействуйте на него. Сейчас он на меня бочку катит, завтра — на вас начнёт. И хорошо, если у нас в конторе, а если — за пределами нашего депо? Если наверх пойдёт?
Альбертик задумался, а я мысленно усмехнулась — вот и отдаю долги потихоньку.
Но это только начало. Работы по возвращению долгов предстояло ещё много.
А тут и Щука учудила.
Приносит мне свою часть отчёта. Смотрю. Обалдеваю.
— Капитолина Сидоровна, а почему у вас между плановым и фактическим сроком исполнения такой большой разброс получается?
— Ничего не большой! Я что, подделывать должна? — возмутилась она.
— А цифры по отгрузке и по готовым единицам на складах —
почему одинаковые? Вы точно проверяли?— У меня всегда всё точно!
— Я такой отчёт не приму, — упёрлась я, — пойдите к Герих и перепроверьте ещё раз. Сравните с целевыми параметрами.
— Мстишь? — сузив глаза, зашипела Щука, — тысячу раз уже прокляла тот день, когда послушалась Элеонору.
От неожиданности я аж рот открыла.
— «Она такая затюканная дурочка, Капочка, возьми её хоть на какую-то черновую работу, засунь куда-то в угол, лишь бы за тунеядство не дёрнули. Мешать она не будет», — коверкая слова, передразнила Щука мою бывшую свекровь, — и вот кто бы мог подумать, что ты по трупам пойдешь! И где теперь твой муж, где сама Элеонора? Зато ты себе всё что могла, оттяпала — и квартиру, и мужа дочери, и ребёнка! А теперь мне мстишь! Но знай, придёт такое время, что ты сильно пожалеешь о том, что творишь!
С этими словами, она вышла из кабинета, со всей дури так хлопнув дверью, что многострадальная Алёнушка по привычке грохнулась на пол вместе с омутом.
Пытаясь повесить обратно злополучную картину, я задумалась. А ведь в чём-то Щука и права. Если смотреть с моей точки зрения, то я всё делала верно — боролась с обстоятельствами, воевала с мужем и свекровью за свободу, выгнала Олечку из моей квартиры и жизни. Но если смотреть с точки зрения той же семейки Горшковых — совсем другой коленкор получается. Та же Элеонора Рудольфовна взяла забитую дурочку из дурдома, выдала замуж за сыночка, чтобы дурочка ему борщи варила и обстирывала. Пристроила её на работу. А закончилось всё тем, что сыночек оказался в дурдоме, дочь — сбежала непонятно куда, и в старости стакан воды ей придется подавать себе самой.
Я вздохнула.
Так-то нехорошо получается. Надо будет сходить к ней, проведать. Она человек хоть и говно, но всё-таки для той же Лиды сделала много. И не её вина, что в тело Лиды вселилась я.
А вечером Римма Марковна сказала:
— Лида, надо чтобы ты завтра съездила в Малинки, собрала яблоки и привезла мне. Я буду делать «пятиминутку». Для пирожков самое то.
— А вы сами со мной разве не поедите? — удивилась я.
— У нас на стояке канализацию прочищать будут, — вздохнула Римма Марковна, — нужно следить, вдруг опять не в ту сторону качнут. Сама понимаешь.
Я понимала. Сервис по обслуживанию жилых помещений в это время был не на высоте.
Поэтому в субботу с утра я заехала на Механизаторов. Дверь открыла заспанная Вера-Лида.
— Доброе утро, — улыбнулась я ей. — Собирайся. Поедем в деревню. Ненадолго. Я яблоки соберу. А ты хоть развеешься. Там красиво, природа.
— Я не завтракала ещё, — буркнула Вера-Лида.
— Ничего страшного, мне Римма Марковна целый кулёк пирожков дала. Доедем быстро, а там я самовар поставлю. Знаешь, как вкусно в беседке чай с травами пить?! И мёд есть. И варенья. Поехали!
По лицу Веры-Лиды было видно, что ехать ей не хочется и лучше бы она поспала ещё. Но я решила вытащить её на природу. Пора ей начинать социализироваться. А то так и жизнь пройдёт.
Мы домчались очень даже быстро. Пробок в это время ещё не придумали, и дорога была практически пустая.
Сад был наполнен шелестом кое-где начинающей желтеть листвы, запахами сухой травы и яблок. Я застелила стол скатертью, расставила посуду, вскипятила пузатый самовар. Он смешно запыхтел и над столом поплыл запах мятного чая.